Tom arribà a casa tot abatut, i la primera cosa que la seva tia li digué li demostrà que havia dut ses malaurances a un mercat no gens prometedor:
Том пришел домой нахмуренный, мрачный, и первые же слова, какие он услышал от тетки, показали ему, что здесь его горе не встретит сочувствия.
-Tom, tinc ganes d'escorxar-vos de viu en viu.
— Том, я с тебя шкуру спущу!
-Tieta, què he fet?
— Тетушка, что я сделал?
-Heu fet prou i massa. He anat a veure Sereny Harper, com una vella bleda, esperant que li faria creure totes les beneiteries d'aquell somni, quan (ja us podeu ben amanir!) em trobo que ella havia esbrinat per Joe que vós fóreu aquí i sentíreu tota la nostra conversa d'aquella nit. Tom, no sé pas com acabarà un minyó capaç de fer aquestes coses! Em treu de test el pensar que heu pogut deixar-me visitar Sereny Harper, i fer-me fer aquest paper tan babau, i no dir-me'n una sola paraula.
— И ты еще спрашиваешь! Я, как старая дура, иду к Сирини Гарпер и думаю, что она вслед за мною поверит всей этой чуши насчет твоего чудесного сна, и здравствуйте! Оказывается, ее Джо рассказал ей, что ты просто-напросто прокрался в тот вечер сюда и подслушал наш разговор. Не знаю, Том, что может выйти из мальчика, который так бессовестно лжет! Мне больно подумать, что ты дал мне пойти к Сирини Гарпер, чтобы все смеялись надо мной, как над дурой, — и даже не попытался меня удержать!
Aquest era un nou aspecte de la cosa. A Tom, abans, la seva agudesa del matí li havia semblat una bella facècia, d'allò més enginyosa. Ara no semblava sinó roïna i miserable. Decantà el cap, i no se li acudí res a dir, per un moment. En acabat va fer:
Теперь вся эта история представилась Тому в ином освещении. До сих пор его утренняя проделка казалась ему очень милой и ловко придуманной шуткой. Теперь же она сразу потускнела, стала ничтожной и жалкой. Он повесил голову и в первую минуту не знал, что ответить; потом сказал:
-Tia, voldria haver obrat altrament, però no hi vaig caure.
— Тетя, мне жалко, что я это сделал… но я как-то не подумал.
-O, infant! Mai no caieu en res. Mai no caieu en res, sinó en vostre egoisme. Vau poder caure en fer de nit tot el camí de l'illa de Jackson fins aquí, per a riure-us de les nostres angúnies, i heu pogut caure en enganyar-me amb una mentida sobre un sommi; però no heu pogut caure mai en compadir-vos de nosaltres i estalviar-nos sofriments.
— Ах, милый мой, ты никогда не думаешь! Ты никогда ни о чем не думаешь, только о себе и своих удовольствиях. Небось тебе пришло в голову явиться сюда с Джексонова острова ночью, чтобы посмеяться над нашим несчастьем! Пришло в голову морочить меня россказнями о том, что ты видел во сне, а вот пожалеть нас, избавить от горя, — об этом ты не подумал!
-Tieta, ara conec que ha estat una cosa lletja; però no volia pas fer-la, una cosa lletja; no ho volia, ben cert. I, a més, no vaig venir aquí per riure'm de vós, aquella nit.
— Тетя, я теперь понимаю, что это было мерзко, но я не хотел сделать подлость, даю вам честное слово. Да и, кроме того… тогда вечером… я приходил совсем не для того, чтобы смеяться над вами.
-Perquè vinguéreu, doncs?
— А для чего же?
-Per dir-vos que no passéssiu pena per nosaltres, perquè no ens havíem ofegat.
— Я хотел сказать вам, чтобы вы не беспокоились о нас… что мы не утонули.
-Tom, Tom! Jo seria l'ànima més feliça del món si pogués creure que mai haguéssiu fet tan bon pensament com és aquest; però ja sabeu que mai el tinguéreu. I jo també ho sé, Tom.
— Том, Том! Я возблагодарила бы господа бога в самой горячей молитве, если бы только могла поверить, что тебе пришла в голову такая добрая мысль, но ты сам знаешь, что этого не было… и я знаю, Том.
-En bona refè, i en bona refè que el vaig tenir: que mai més pugui estirar les cames si no és veritat.
— Было, было! Даю вам честное слово, что было! Не сойти мне с этого места, было!
-O Tom! No digueu mentida: sentiu? Això no fa sinó empitjorar les coses cent vegades.
— Ах, Том, не лги… не выдумывай… Это во сто раз хуже.
-No és pas mentida, tieta: és la veritat. Volia fer per manera que no patíssiu: només vaig venir per a això.
— Это, тетя, не ложь, это правда. Мне хотелось, чтобы вы не горевали, вот я и пришел тогда вечером.
-Daria tot el món per creure-ho: això serviria per a fer fonedissos una pila pila de pecats, Tom. Gairebé n'estaria contenta, aleshores, que haguéssiu fugit i obrat tan malament. Però això és una follia. I, vejam per què no m'ho vau dir, infant?
— Я отдала бы все на свете, чтобы поверить тебе: это искупило бы все твои грехи. Если бы это было так, я даже не жалела бы о том, что ты убежал из дому и натворил столько бед… Но нет, все неправда… Иначе ты непременно сказал бы мне, для чего ты пришел.
-Perquè, veieu, tieta: quan us vau posar a parlar del funeral, vaig començar d'omplir-me de la idea de la nostra vinguda i el nostre amagament a l'església, i no podia, tanmateix, comportar d'espatllar-ho. Així és que vaig posar-me l'escorça altra vegada a la butxaca, i vaig fer muixoni.
— Видите ли, когда вы стали говорить, что нас будут отпевать, как покойников, мне вдруг представилось, как будет чудесно, если мы проберемся в церковь и спрячемся там на хорах… и, конечно, мне очень захотелось, чтоб так оно и было. Поэтому я сунул кору обратно в карман и не сказал ни словечка.
-Quína escorça?
— Какую кору?
-L'escorça que havia escrit per fer-vos saber que havíem anat a fer de pirates. Desitjaria, ara, que us haguéssiu despertat, quan us vaig besar; ho desitjaria, en bona fe.
— А ту, где я написал вам, что мы ушли в пираты. Я так теперь жалею, что вы не проснулись, когда я вас поцеловал! Ужасно жалею — честное слово!
Les dures línies de la faç de la tia es relaxaren, i una sobtada tendresa albejà en sos ulls.
Суровые складки на лице тети Полли разгладились, и в глазах ее засияла внезапная нежность.
-Em besàreu, Tom?
— А ты правда поцеловал меня, Том?
-Sí, que ho vaig fer!
— Ну да, поцеловал.
-Esteu segur que vau fer-ho, Tom?
— И это верно?
-Sí, vaig fer-ho, tieta: ben recert!
— Еще бы!
-Per què em besàreu, Tom?
— Почему же ты меня поцеловал, Том?
-Perquè us estimava tant, i féieu aquella gemegor, i jo en tenia pena.
— Потому что я вас так любил в ту минуту, и вы стонали во сне, и мне было очень вас жалко.
Les paraules tenien so de veritat. La vella senyora no pogué amagar un tremolor de sa veu en dir:
Это, пожалуй, было похоже на правду. Старушка сказала с дрожью в голосе, которой она не могла скрыть:
-Beseu-me altra vegada, Tom! I, ala, aneu a l'escola, ara, i no em feu més nosa.
— Поцелуй меня еще раз, Том! И… ступай в школу, и… не приставай ко мне больше.
Al moment que ell va ésser fora, ella corregué a un recambró i tragué la ruïna d'un gec dins el qual Tom havia fet de pirata. Després va aturar-se, tenint-lo a la mà, i es digué a si mateixa:
Едва только он ушел, тетя Полли побежала в чулан и вытащила рваную куртку, которую он носил во время своих разбойничьих подвигов. Взяв куртку в руки, она вдруг остановилась и сказала себе:
-No, no goso, pobre minyó! Em penso que ha mentit, en això... però és una santa, santa mentida, pel consol que em donà. Espero que el Senyor... sé que el Senyor el perdonarà, pel seu bon cor en dir-la. Però no vull esbrinar si és una mentida: no ho miraré.
— Нет, лучше не надо! Бедный мальчик! Я уверена, что он солгал… но то была святая ложь, святая — потому что ею он думал утешить меня. Я надеюсь… я знаю, что господь простит ему, потому что он солгал по доброте. Но мне не хотелось бы убедиться, что это ложь, и я не стану смотреть!
Deixà de banda el gec, i romangué per allà a la vora, pensívola, un minut. Dues vegades estengué la mà per pendre de bell nou la peça, i dues vegades es contingué. S'arriscà una vegada més, i aleshores es fortificà amb aquest pensament:
-És una mentida de bon ésser... és una mentida de bon ésser... No permetré que em sàpiga greu.- Així, doncs, cercà la butxaca del gec. Un moment després llegia el tros d'escorça de Tom entre un doll de llàgrimes i dient:
-Ara podria perdonar al noi, baldament hagués comès un milió de pecats!
Она отложила куртку и с минуту раздумывала; дважды она протягивала к ней руку и дважды отдергивала; наконец решилась, подкрепив себя мыслью: “Это добрая, добрая ложь, — я не позволю себе огорчаться”. И она сунула руку в карман. Через минуту она уже читала строки, написанные Томом на куске коры, и говорила сквозь слезы:
— Теперь я могла бы простить ему хоть миллион грехов!