THE harder Tom tried to fasten his mind on his book, the more his ideas wandered. So at last, with a sigh and a yawn, he gave it up. It seemed to him that the noon recess would never come. The air was utterly dead. There was not a breath stirring. It was the sleepiest of sleepy days. The drowsing murmur of the five and twenty studying scholars soothed the soul like the spell that is in the murmur of bees. Away off in the flaming sunshine, Cardiff Hill lifted its soft green sides through a shimmering veil of heat, tinted with the purple of distance; a few birds floated on lazy wing high in the air; no other living thing was visible but some cows, and they were asleep. Tom's heart ached to be free, or else to have something of interest to do to pass the dreary time. His hand wandered into his pocket and his face lit up with a glow of gratitude that was prayer, though he did not know it. Then furtively the percussion-cap box came out. He released the tick and put him on the long flat desk. The creature probably glowed with a gratitude that amounted to prayer, too, at this moment, but it was premature: for when he started thankfully to travel off, Tom turned him aside with a pin and made him take a new direction.
Чем больше старался Том приковать свое внимание к учебнику, тем больше разбегались его мысли. Наконец он вздохнул и, зевая, прекратил напрасные потуги. Ему казалось, что большая перемена никогда не наступит. Было очень душно, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Из всех усыпительных дней это был самый усыпительный. Монотонное бормотание двадцати пяти школьников, зубривших уроки, убаюкивало душу, как гудение пчел. Там, вдали, в пламенном сиянии солнца мерцали нежно-зеленые склоны Кардифской горы, окутанные дымкой зноя и окрашенные далью в пурпурные тона. Высоко в небе лениво парили одинокие птицы; кроме них, не было видно ни одного живого существа, если не считать двух—трех коров, да и те спали. Сердце Тома жаждало свободы. Найти бы хоть что-нибудь интересное, чтобы убить это нудное время! Он пошарил у себя в кармане, и вдруг лицо его озарилось восторгом, и он бессознательно возблагодарил небеса за счастье, которое они даровали ему. Украдкой достал он из кармана коробочку, вынул оттуда клеща и — положил на длинную плоскую парту. Клещ, должно быть, тоже просиял от восторга и тоже возблагодарил небеса, но радость его была преждевременна, потому что, как только он вздумал уйти, Том булавкой повернул его назад и заставил двинуться в другом направлении.
Tom's bosom friend sat next him, suffering just as Tom had been, and now he was deeply and gratefully interested in this entertainment in an instant. This bosom friend was Joe Harper. The two boys were sworn friends all the week, and embattled enemies on Saturdays. Joe took a pin out of his lapel and began to assist in exercising the prisoner. The sport grew in interest momently. Soon Tom said that they were interfering with each other, and neither getting the fullest benefit of the tick. So he put Joe's slate on the desk and drew a line down the middle of it from top to bottom.
Рядом с Томом сидел его друг и приятель, угнетаемый такой же тоской, какая только что угнетала Тома; он с глубочайшей признательностью ухватился за представившееся ему развлечение. Приятеля звали Джо Гарпер. Мальчики дружили всю неделю, но то субботам воевали, как враги. Джо вытащил из-за отворота куртки булавку и стал помогать приятелю муштровать арестованного клеща. Оба чем дальше, тем больше увлекались этим спортом. Наконец Том объявил, что они только мешают друг другу и ни один не получает в полной мере того удовольствия, какое можно извлечь из клеща. Он положил на парту грифельную доску Джо Гарпера и провел посредине черту сверху донизу.
"Now," said he, "as long as he is on your side you can stir him up and I'll let him alone; but if you let him get away and get on my side, you're to leave him alone as long as I can keep him from crossing over."
— Вот, — сказал он, — уговор такой: пока клещ будет на твоей стороне, гоняй его сколько угодно, а я трогать не буду; но если ты упустишь его и он уйдет ко мне, на мою половину, тогда уж гонять буду я.
"All right, go ahead; start him up."
— Ладно. Начинай! Пускай его!
The tick escaped from Tom, presently, and crossed the equator. Joe harassed him awhile, and then he got away and crossed back again. This change of base occurred often. While one boy was worrying the tick with absorbing interest, the other would look on with interest as strong, the two heads bowed together over the slate, and the two souls dead to all things else. At last luck seemed to settle and abide with Joe. The tick tried this, that, and the other course, and got as excited and as anxious as the boys themselves, but time and again just as he would have victory in his very grasp, so to speak, and Tom's fingers would be twitching to begin, Joe's pin would deftly head him off, and keep possession. At last Tom could stand it no longer. The temptation was too strong. So he reached out and lent a hand with his pin. Joe was angry in a moment. Said he:
Клещ очень скоро убежал от Тома и пересек экватор. Тогда за него взялся Джо. Затем клещ повернул и вскоре очутился во владениях Тома. Эти переходы повторялись довольно часто. Пока один мальчик гонял клеща, совершенно поглощенный этим интересным занятием, другой с не меньшим увлечением следил за ним. Оба склонили головы над доской, и их души умерли для всего остального. Под конец счастье, по-видимому, окончательно перешло на сторону Джо. Клещ, возбужденный и взволнованный не меньше самих мальчиков, кидался то туда, то сюда, но каждый раз, когда победа была, так сказать, в руках Тома и пальцы его рвались к насекомому, булавка Джо ловко преграждала клещу путь и тот оставался во владениях Джо. Тому стало наконец невтерпеж. Искушение было слишком сильно. Он протянул руку и стал подталкивать клеща в свою сторону. Джо мгновенно вышел из себя:
"Tom, you let him alone."
— Том, не смей его трогать!
"I only just want to stir him up a little, Joe."
— Я хочу только немножко подхлестнуть его, Джо!
"No, sir, it ain't fair; you just let him alone."
— Это нечестно, сэр, оставьте его в покое!
"Blame it, I ain't going to stir him much."
— Эх ты, да я только чуть-чуть…
"Let him alone, I tell you."
— Оставьте клеща: в покое, говорят вам!
"I won't!"
— А вот не оставлю!
"You shall--he's on my side of the line."
— Ты не имеешь права: он на моей стороне.
"Look here, Joe Harper, whose is that tick?"
— Да клещ-то чей, Джо Гарпер?
"I don't care whose tick he is--he's on my side of the line, and you sha'n't touch him."
— Мне все равно, чей бы он ни был… он на моей стороне, и ты не смей его трогать!
"Well, I'll just bet I will, though. He's my tick and I'll do what I blame please with him, or die!"
— Как так — не смей! Клещ мой, и я волен делать с ним все, что хочу!
A tremendous whack came down on Tom's shoulders, and its duplicate on Joe's; and for the space of two minutes the dust continued to fly from the two jackets and the whole school to enjoy it. The boys had been too absorbed to notice the hush that had stolen upon the school awhile before when the master came tiptoeing down the room and stood over them. He had contemplated a good part of the performance before he contributed his bit of variety to it.
Вдруг страшный удар обрушился на плечи Тома. Точно такой же достался и Джо. В продолжение двух минут учитель усерднейшим образом выколачивал пыль из их курток; вся школа ликовала и радовалась. Приятели были слишком поглощены своей забавой и не заметили, что незадолго перед тем в классе внезапно водворилась тишина, так как учитель подошел к ним на цыпочках и наклонился над ними. Довольно долго он следил за их игрой, прежде чем со своей стороны внес в нее некоторое разнообразие.
When school broke up at noon, Tom flew to Becky Thatcher, and whispered in her ear:
Когда, наконец, пробило двенадцать и наступила большая перемена, Том подбежал к Бекки Тэчер и прошептал ей на ухо:
"Put on your bonnet and let on you're going home; and when you get to the corner, give the rest of 'em the slip, and turn down through the lane and come back. I'll go the other way and come it over 'em the same way."
— Надень шляпку, будто уходишь домой, а когда дойдешь до угла, улизни от других, поверни в переулок и возвращайся сюда. Я пойду по другой дороге, тоже убегу от своих и очень скоро буду здесь.
So the one went off with one group of scholars, and the other with another. In a little while the two met at the bottom of the lane, and when they reached the school they had it all to themselves. Then they sat together, with a slate before them, and Tom gave Becky the pencil and held her hand in his, guiding it, and so created another surprising house. When the interest in art began to wane, the two fell to talking. Tom was swimming in bliss. He said:
Таким образом, Том вышел из школы с одной группой школьников, а Бекки — с другой. Вскоре они встретились в дальнем конце переулка и вернулись в опустевшую школу. Они уселись рядом, положив перед собою грифельную доску. Том дал Бекки грифель и, водя ее рукой, создал еще один удивительный домик. Когда интерес к искусству чуть-чуть ослабел, они принялись болтать. Том был безмерно счастлив.
"Do you love rats?"
— Любишь ты крыс? — опросил он.
"No! I hate them!"
— Ой, ненавижу!
"Well, I do, too--live ones. But I mean dead ones, to swing round your head with a string."
— И я тоже… когда они живые. Но я говорю про дохлых, — вертеть их на веревочке над головой.
"No, I don't care for rats much, anyway. What I like is chewing-gum."
— Нет, я крыс вообще не очень люблю. А вот что я люблю — так это жевать резинку.
"Oh, I should say so! I wish I had some now."
— Еще бы! Жалко, что у меня ее нет.
"Do you? I've got some. I'll let you chew it awhile, but you must give it back to me."
— В самом деле? У меня есть немножко. Я дам тебе пожевать, только ты потом отдай.
That was agreeable, so they chewed it turn about, and dangled their legs against the bench in excess of contentment.
Это им обоим понравилось, и они стали жевать по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
"Was you ever at a circus?" said Tom.
— Была ты когда-нибудь в цирке?
"Yes, and my pa's going to take me again some time, if I'm good."
— Да, и папа обещал взять меня туда еще раз, если я буду хорошая.
"I been to the circus three or four times--lots of times. Church ain't shucks to a circus. There's things going on at a circus all the time. I'm going to be a clown in a circus when I grow up."
— А я был в цирке три или даже четыре раза — много раз! Там куда веселее, чем в церкви: все время представляют что-нибудь. Я, когда вырасту, поступлю клоуном в цирк.
"Oh, are you! That will be nice. They're so lovely, all spotted up."
— Правда? Вот хорошо! Они все такие разноцветные, милые…
"Yes, that's so. And they get slathers of money--most a dollar a day, Ben Rogers says. Say, Becky, was you ever engaged?"
— Да-да, и при этом кучу денег загребают… Бен Роджерс говорит: по доллару в день… Слушай-ка, Бекки, была ты когда-нибудь помолвлена?
"What's that?"
— А что это такое?
"Why, engaged to be married."
— Ну, помолвлена, чтобы выйти замуж?
"No."
— Нет.
"Would you like to?"
— А хотела бы?
"I reckon so. I don't know. What is it like?"
— Пожалуй… Не знаю. А как это делается?
"Like? Why it ain't like anything. You only just tell a boy you won't ever have anybody but him, ever ever ever, and then you kiss and that's all. Anybody can do it."
— Как? Да никак. Ты просто говоришь мальчику, что никогда ни за кого не выйдешь замуж, только за него, — понимаешь, никогда, никогда, никогда! — и потом вы целуетесь. Вот и все. Это каждый может сделать!
"Kiss? What do you kiss for?"
— Целуемся? А для чего целоваться?
"Why, that, you know, is to--well, they always do that."
— Ну, для того, чтобы… ну, так принято… Все это делают.
"Everybody?"
— Все?
"Why, yes, everybody that's in love with each other. Do you remember what I wrote on the slate?"
— Ну да, все влюбленные. Ты помнишь, что я написал на доске?
"Ye--yes."
— Д-да.
"What was it?"
— Что же?
"I sha'n't tell you."
— Не скажу.
"Shall I tell you?"
— Так, может, я скажу тебе?.
"Ye--yes--but some other time."
— Д-да… только когда-нибудь в другой раз.
"No, now."
— Нет, теперь.
"No, not now--to-morrow."
— Нет, не теперь — завтра.
"Oh, no, now. Please, Becky--I'll whisper it, I'll whisper it ever so easy."
— Нет-нет, теперь, Бекки! Ну, пожалуйста! Я потихоньку, я шепну тебе на ухо.
Becky hesitating, Tom took silence for consent, and passed his arm about her waist and whispered the tale ever so softly, with his mouth close to her ear. And then he added:
Видя, что Бекки колеблется, Том принял молчание за согласие, обнял девочку за талию, приложил губы к самому ее уху и повторил свои прежние слова. Потом сказал:
"Now you whisper it to me--just the same."
— Теперь ты мне шепни то же самое.
She resisted, for a while, and then said:
Она долго отнекивалась и наконец попросила:
"You turn your face away so you can't see, and then I will. But you mustn't ever tell anybody--will you, Tom? Now you won't, will you?"
— Отвернись, чтобы не видеть меня, — и тогда я скажу. Только ты никому не рассказывай, — слышишь, Том! Никому. Не расскажешь? Правда?
"No, indeed, indeed I won't. Now, Becky."
— Нет-нет, я никому не скажу, будь покойна. Ну, Бекки?
He turned his face away. She bent timidly around till her breath stirred his curls and whispered, "I--love--you!"
Он отвернулся, а она так близко наклонилась к его уху, что от ее дыхания стали трепетать его кудри, и прошептала застенчиво:
— Я вас… люблю!
Then she sprang away and ran around and around the desks and benches, with Tom after her, and took refuge in a corner at last, with her little white apron to her face. Tom clasped her about her neck and pleaded:
Потом вскочила и принялась бегать вокруг скамеек и парт, спасаясь от Тома, который гонялся за ней; потом забилась в угол и закрыла лицо белым передничком. Том схватил ее за шею и стал уговаривать:
"Now, Becky, it's all done--all over but the kiss. Don't you be afraid of that--it ain't anything at all. Please, Becky." And he tugged at her apron and the hands.
— Ну, Бекки, теперь уж все кончено, — только поцеловаться. Тут нет ничего страшного, это пустяки. Ну, пожалуйста, Бекки!
Он дергал ее за передник и за руки.
By and by she gave up, and let her hands drop; her face, all glowing with the struggle, came up and submitted. Tom kissed the red lips and said:
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и подставила ему лицо, раскрасневшееся от долгой борьбы; а Том поцеловал ее в алые губы и оказал:
"Now it's all done, Becky. And always after this, you know, you ain't ever to love anybody but me, and you ain't ever to marry anybody but me, ever never and forever. Will you?"
— Ну, вот и все, Бекки. Теперь уж ты никого не должна любить, только меня, и ни за кого, кроме меня, не выходить замуж, никогда, никогда и во веки веков! Ты обещаешь?
"No, I'll never love anybody but you, Tom, and I'll never marry anybody but you--and you ain't to ever marry anybody but me, either."
— Да, я никого не буду любить, Том, только тебя одного и ни за кого другого не пойду замуж. И ты, смотри, ни на ком не женись, только на мне!
"Certainly. Of course. That's part of it. And always coming to school or when we're going home, you're to walk with me, when there ain't anybody looking--and you choose me and I choose you at parties, because that's the way you do when you're engaged."
— Само собой. Конечно. Такой уговор! И по дороге в школу или из школы ты должна идти со мной, — если за нами не будут следить, — и в танцах выбирай меня, а я буду выбирать тебя. Так всегда делают жених и невеста.
"It's so nice. I never heard of it before."
— Ах, как хорошо! Никогда не слыхала об этом.
"Oh, it's ever so gay! Why, me and Amy Lawrence--"
— Это ужасно весело! Вот мы с Эмми Лоренс…
The big eyes told Tom his blunder and he stopped, confused.
Бекки Тэчер широко раскрыла глаза, и Том понял, что сделал промах. Он остановился в смущении.
"Oh, Tom! Then I ain't the first you've ever been engaged to!"
— О Том! Так я уже не первая… У тебя уже была невеста…
The child began to cry. Tom said:
Девочка заплакала…
"Oh, don't cry, Becky, I don't care for her any more."
— Перестань, Бекки! Я больше не люблю ее.
"Yes, you do, Tom--you know you do."
— Нет, любишь, любишь! Ты сам знаешь, что любишь.
Tom tried to put his arm about her neck, but she pushed him away and turned her face to the wall, and went on crying. Tom tried again, with soothing words in his mouth, and was repulsed again. Then his pride was up, and he strode away and went outside. He stood about, restless and uneasy, for a while, glancing at the door, every now and then, hoping she would repent and come to find him. But she did not. Then he began to feel badly and fear that he was in the wrong. It was a hard struggle with him to make new advances, now, but he nerved himself to it and entered. She was still standing back there in the corner, sobbing, with her face to the wall. Tom's heart smote him. He went to her and stood a moment, not knowing exactly how to proceed. Then he said hesitatingly:
Том пытался было обнять ее за шею, но Бекки оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала рыдать. Том начал уговаривать ее, называл ласковыми именами и повторял свою попытку, но она опять оттолкнула его. Тогда в нем проснулась гордость. Он направился к двери и решительными шагами вышел на улицу. Смущенный и расстроенный, он встал неподалеку от школы, взглядывая поминутно на дверь, в надежде, что Бекки одумается и выйдет вслед за ним на крыльцо. Но она не выходила. Ему стало очень грустно: а ведь, пожалуй, он и в самом деле виноват. Ему было трудно заставить себя сделать первый шаг к примирению, но он поборол свою гордость и вошел в класс… Бекки все еще стояла в углу и плакала, повернувшись лицом к стене. У Тома защемило сердце, он подошел к ней и постоял немного, не зная, с чего начать.
"Becky, I--I don't care for anybody but you."
— Бекки, — проговорил он несмело, — я люблю только тебя, а других я и знать не хочу.
No reply--but sobs.
Никакого ответа. Одни рыдания.
"Becky"--pleadingly. "Becky, won't you say something?"
— Бекки (просительным голосом), Бекки! Ну скажи что-нибудь…
More sobs.
Опять рыдания.
Tom got out his chiefest jewel, a brass knob from the top of an andiron, and passed it around her so that she could see it, and said:
Тогда Том вытащил самую лучшую свою драгоценность — медную шишечку от каминной решетки — и, протянув ее так, чтобы Бекки могла увидеть ее, сказал:
"Please, Becky, won't you take it?"
— Ну, Бекки… ну, возьми же! Дарю.
She struck it to the floor. Then Tom marched out of the house and over the hills and far away, to return to school no more that day. Presently Becky began to suspect. She ran to the door; he was not in sight; she flew around to the play-yard; he was not there. Then she called:
Она оттолкнула его руку, шишечка упала и покатилась по полу. Тогда Том вышел на улицу и решил уйти куда глаза глядят и в этот день не возвращаться в школу. Бекки вдруг заподозрила что-то неладное. Она бросилась к двери — Тома не было видно. Она обежала вокруг дома, надеясь найти его на площадке для игр, но его не было и там. Тогда она стала кричать:
"Tom! Come back, Tom!"
— Том, вернись! Том!
She listened intently, but there was no answer. She had no companions but silence and loneliness. So she sat down to cry again and upbraid herself; and by this time the scholars began to gather again, and she had to hide her griefs and still her broken heart and take up the cross of a long, dreary, aching afternoon, with none among the strangers about her to exchange sorrows with.
Она чутко прислушивалась, но никто не откликнулся. Кругом была тишина и пустыня. Она села и снова заплакала: она чувствовала себя виноватой. Между тем снова — начали собираться школьники; надо было затаить свое горе, утихомирить свое разбитое сердце и взвалить — на себя бремя долгого, томительного, тоскливого дня. У нее еще не было подруги, и ей не с кем было поделиться своим горем.