大约１０点３０分的时候，小教堂的破钟开始响了起来，随即大家便聚集在一起听上午的布道。主日学校的孩子们各随各的父母坐在教堂里，为的是好受他们的监督。波莉姨妈来了，汤姆、希德和玛丽在她旁边坐下来。汤姆被安排在靠近过道的位子上坐着，为的是尽可能和开着的窗户及外面诱人的夏日景物离得远一些。人们簇拥着顺着过道往里走：有上了年纪的贫苦的邮政局局长，他曾经是过过好日子的；有镇长和他的太太——这地方竟然还有个镇长，这和其他许多没有必要的摆设一样；有治安法官；有道格拉斯寡妇，她４０来岁，长得小巧而美丽，为人宽厚，慷慨大方而又心地善良，生活还算富裕，她山上的住宅是镇上唯一漂亮讲究的，可算得上殿堂，每逢节庆日，她可是圣彼德堡镇上人们引以为荣的最热情好客、最乐善好施的人；有驼背的、德高望重的华德少校和他的夫人；还有维尔逊律师，一位远道而来的新贵客。再下面就是镇上的大美人，后面跟着一大帮穿细麻布衣服、扎着缎带的、让人害单相思病的年轻姑娘。跟在她们后里的是镇上所有年轻的店员和职员，他们一涌而进——原来他们是一群如痴如醉的爱慕者，开始都站在门廊里，嘬着自己的手指头，围在那儿站成一道墙似的，一直到最后一个姑娘走出他们的包围圈为止。最后进来的一位是村里的模范儿童威利·莫夫逊，他对他母亲照顾得无微不至，就好像她是件易碎的雕花玻璃品似的。他总是领着他妈妈到教堂来，其他的妈妈都引以为豪。而男孩子们都恨他，因为他太乘巧，太听话。况且他常被人夸奖，让他们觉得难堪。他白色的手绢搭拉在屁股口袋的外面，星期天也不例外——偶而有次把除外。汤姆没有手绢，他鄙视那些有手绢的孩子们，把他们看作是故作姿态的势利小人。
Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол маленькой церкви, и прихожане стали собираться к утренней проповеди. Ученики воскресной школы разбрелись в разные стороны по церковному зданию, усаживаясь на те же скамьи, где сидели их родители, чтобы все время быть под надзором старших. Вот пришла тетя Полли; Том, Сид и Мери уселись возле нее, причем Тома посадили поближе к проходу, подальше от раскрытого окна, чтобы он не развлекался соблазнительными летними зрелищами. Молящиеся мало-помалу заполнили все пределы. Вот старый бедняк почтмейстер, видавший некогда лучшие дни; вот мэр и его супруга, — ибо в числе прочих ненужностей в городке был и мэр; вот мировой судья; вот вдова Дуглас, красивая, нарядная женщина лет сорока, добрая, богатая, щедрая: ее дом на холме был не дом, а дворец, единственный дворец в городке; к тому же это был гостеприимный дворец, где устраивались самые роскошные пиршества, какими мог похвастать Санкт-Петербург. Вот скрюченный и досточтимый майор Уорд и его супруга. Вот адвокат Риверсон, новая знаменитость, приехавшая в эти места издалека; вот местная красавица, а за нею целый полк очаровательных дев, разодетых в батисты и ленты; вот юные клерки;[14] все, сколько их есть в городке, стоят в притворе полукруглой стеной — напомаженные обожатели прекрасного пола, — стоят и, идиотски улыбаясь, сосут свои трости, покуда не пропустят сквозь строй всех девиц до последней. Наконец после всех пришел Вилли Меферсон, Примерный Ребенок, так заботливо охранявший свою маменьку, будто та была хрустальная. Он всегда сопровождал ее в церковь, и все пожилые дамы говорили о нем с восхищением. А мальчики — все до единого — ненавидели его за то, что он такой благовоспитанный, а главное, за то, что его благонравием постоянно “тычут им в нос”. Каждое воскресенье у него из заднего кармана, будто случайно, торчал кончик белого носового платка (так было и теперь). У Тома носового платка никогда не водилось, и мальчиков, обладавших платками, он считал презренными франтами.
听布道的人到齐后，大钟又响了一遍，为的是提醒那些迟到的和在外面乱跑的人。教堂里一片寂静，显得十分庄严，只有边座席上唱诗班里有些低声嘻笑和说话的声音，打破了这种寂静，而且自始至终整个布道过程，唱诗班里一直有人在窃窃私语，低声说笑。曾有过一个唱诗班不像这样没教养，可是我忘记那是在什么地方了。这是许多年以前的事了，我几乎对那些事没有印象了，不过，我想大概是在外国吧。
Когда вся церковь наполнилась народом, колокол зазвонил еще раз, чтобы предупредить запоздавших, и затем на церковь снизошла торжественная тишина, прерываемая только хихиканьем и шушуканьем певчих на хорах. Певчие всегда хихикают и шушукаются во время церковной службы. В одной церкви я видел певчих, которые вели себя более пристойно, но где это было, не помню. С тех пор прошло много лет, и я позабыл все подробности; кажется, это было где-то на чужой стороне.
牧师把大家要唱的歌颂主的歌词拿了出来，津津有味地念了一遍，他那特别的腔调在那地区是受人欢迎的。他的音量先由中音部开始，逐渐升高，一直升到最高音的一个字，强调了一下，然后就像从跳板上跳下来一样，突然降低：
Священник назвал гимн, который предстояло прочесть, и стал читать его — с завыванием, излюбленным в здешних краях. Начинал он на средних нотах и, постепенно карабкался вверх, взбирался на большую высоту, делал сильное ударение на верхнем слове и затем вдруг летел вниз головой, словно в воду с трамплина:
为获功勋别人正浴血奋战
在沙场
我岂能安睡花床梦想
进天堂
大家一致认为他的朗诵很精彩，很美妙。在教堂的“联欢会”上，他经常被请来给大家朗诵诗文，每当他念完之后，妇女们都要举起双手，然后软绵绵地把手落下来，放在膝上，一面“转溜”着眼睛，一面摇头，好像在说：“这简直是语言无法形容的，太美了，这样动听的声音在这凡俗的人世间实在是太难得了。”
Священника считали превосходным чтецом. На церковных собраниях его все просили декламировать стихи, и, когда он кончал декламацию, дамы воздевали руки к небу и тотчас же беспомощно роняли их на колени, закатывали глаза и трясли головами, как бы желая сказать: “Никакие слова не выразят наших восторгов: это слишком прекрасно, слишком прекрасно для нашей бренной земли”.
唱完颂主歌之后，牧师斯普拉格先生就把自己变成了一块布告牌，开始宣布一些集会和团体的通知之类的事情，他一直说个没完，似乎他要宣布事情就得讲个不停直到世界末日霹雳声响时才停止——这是一种很奇怪的习惯，至今在美国还保留着，甚至在当今新闻报纸很多的城市里还没有改变这种习惯。通常传统习俗越是没有多少理由存在，越很难消除它。
После того как гимн был спет, достопочтенный мистер Спрэг превратился в местный листок объявлений и стал подробно сообщать о предстоящих религиозных беседах, собраниях и прочих вещах, пока прихожанам не стало казаться, что этот длиннейший перечень дотянется до Страшного суда, — дикий обычай, который и поныне сохранился в Америке, даже в больших городах, несмотря на то, что в стране издается уйма всевозможных газет. Подобные вещи случаются часто: чем бессмысленнее какой-нибудь закоренелый обычай, тем труднее положить ему конец.
再后来牧师就做祷告了。这是一篇很好的、内容丰富的祷告词，面面俱到：它为教堂和里面的孩子们祈祷；为全县向主求福；为漂泊在狂风暴雨的海洋上可怜的水手们求福；为被迫在欧洲君主制度和东方专制制度铁蹄下呻吟着的数万劳苦大众求福；为那些有了教主的光和福音而熟视无睹、充耳不闻的人求福；为远处海岛上的那些异帮教徒求福；最后牧师祈求天主恩准他所说的话，希望他的话像播种在肥沃土地里的种子一样，将会开花结果，造福无穷。阿门。
Потом священник приступил к молитве. То была хорошая молитва, великодушная, щедрая, не брезгавшая никакими мелочами; никого не позабыла она: она молилась и об этой церкви, и о маленьких детях этой церкви, и о других церквах, имеющихся здесь в городке; и о самом городке; и об округе; и о штате, и о чиновниках штата, и о Соединенных Штатах; и о церквах Соединенных Штатов; и о Конгрессе,[15] и о президенте; я о членах правительства; и о бедных мореходах, претерпевающих жестокие бури; и об угнетенных народах, стонущих под игом европейских монархов и восточных тиранов; и о просвещенных светом евангельской истины, но не имеющих глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать; и о язычниках далеких морских островов, — и заканчивалось все это горячей мольбой, чтобы слова, которые окажет священник, дошли до престола всевышнего и были подобны зерну, упавшему на плодородную почву, и дали богатую жатву добра. Аминь.
站着的人们在一片衣服的沙沙声中都坐了下来。这本书里讲述的主人公并不欣赏这篇祷告词，他只是忍受着罢了，能忍受就算不错了。他在祈祷过程中，一直不安分。他记录下祷告词的详细内容，不过是无意识地这么做——因为他没有听，但是他熟悉牧师先生惯弹的老调，惯用的陈词罢了——每当祷告词里加进一点新内容时，他的耳朵立刻就能辨别出来，而且浑身上下都不舒服。他认为加进去的太不合适，也不光明正大，简直是在耍无赖。在祈祷做到半中间的时候，有一只苍蝇落在他前面的座椅靠背上，它不慌不忙地搓着腿，伸出胳膊抱住头，用劲地擦着脑袋，它的头几乎好像要和身子分家似的，脖子细的像根线，露出来看得清清楚楚。它又用后腿拨弄翅膀，把翅膀向身上拉平，好像翅膀是它礼服的后摆；它不紧不慢，自在逍遥地老在那儿做着一全套梳妆打扮的动作，似乎很清楚自己是绝对安全的。这只苍蝇的逍遥劲让汤姆心里难受极了。那小东西的确很安全，因为当汤姆两手发痒，慢慢地移过去想抓它时，又停住了，他不敢——他相信在做祷告时干这种事情，他的灵魂立刻就会遭到毁灭的。可是，当祷告讲到最后一句时，他弓着手背悄悄地向苍蝇靠过去，“阿门”刚一说出口，苍蝇就做了阶下囚。他姨妈发现后让他把苍蝇放掉了。
Послышалось шуршание юбок — прихожане, стоявшие во время молитвы, снова уселись на скамьи. Мальчик, биография которого излагается на этих страницах, не слишком наслаждался молитвой — он лишь терпел ее как неизбежную скуку, насколько у него хватало сил. Ему не сиделось на месте: он не вдумывался в содержание молитвы, а лишь подсчитывал пункты, которые были упомянуты в ней, для чего ему не нужно было вслушиваться, так как он издавна привык к этой знакомой дороге, которая была постоянным маршрутом священника. Но стоило священнику прибавить к своей обычной молитве хоть слово, как ухо Тома тотчас замечало прибавку, и вся его душа возмущалась; он считал удлинение молитвы бесчестным поступком, мошенничеством. Во время богослужения на спинку передней скамьи села муха. Эта муха положительно истерзала его: она спокойно терла свои передние лапки, охватывала ими голову и полировала ее так усердно, что голова чуть не отрывалась от тела и видна была тоненькая ниточка шеи; потом задними лапками она чистила и скоблила крылья и разглаживала их, словно фалды фрака, чтоб они плотнее прилегли к ее телу; весь свой туалет она совершала так спокойно и медленно, словно знала, что ей ничто не угрожает. Да и в самом деле ей ничто не угрожало, потому что, хотя у Тома чесались руки сцапать муху, он не решался на это во время молитвы, так как был уверен, что он погубит свою душу на веки веков. Но лишь только священник произнес последние слова, рука Тома сама собой прокралась вперед, и в ту минуту, когда прозвучало “аминь”, муха очутилась в плену. Но тетка заметила этот маневр и заставила выпустить муху.
牧师宣布了布道词引用的《圣经》章节，接着就单调乏味地进行施道，如此平淡啰嗦以致于有许多人渐渐地低下头打瞌睡——他的布道词里讲了数不清的各种各样的地狱里的刑罚，让人有种感觉，能够有资格让上帝选入天堂的真是为数极少，几乎不值得拯救了。汤姆计算着祷告词的页数，做完礼拜他总能说出牧师经文的页数，至于内容他是很少知道。然而这一回却不同：他对内容真有点感兴趣了。牧师描绘了幅辉煌而动人的画面：千年至福时期全世界各族人民团聚在一起，狮子和羊羔躺在一起，由一个孩子领着它们。可是这伟大的场面没有一点感动汤姆，他关注的是那里面的人物在成千上万的人们面前所显出的惹人注目的神气。想到这里，他的脸上露出喜色。他暗自想如果那头狮子驯服不吃人的话，他很愿意自己就是那孩子。
Священник произнес цитату из библии и монотонным гудящим голосом начал проповедь, до того скучную, что вскоре многие уже клевали носами, несмотря на то что речь шла и о вечном огне, и о кипящей сере, а число избранных, которым уготовано было вечное блаженство, сводилось к столь маленькой цифре, что такую горсточку праведников, пожалуй, и не стоило спасать. Том сосчитал страницы проповеди: выйдя из церкви, он всегда мог сказать, сколько в проповеди было страниц, но зато ее содержание ускользало от него совершенно. Впрочем, на этот раз кое-что заинтересовало его. Священник изобразил величественную потрясающую картину: как праведники всего мира соберутся в раю, и лев ляжет рядом с ягненком, и крошечный ребенок поведет их за собой. Пафос и мораль этого зрелища нисколько не тронули Тома; его поразила только та важная роль, которая выпадет на долю ребенка перед лицом народов всей земли; глаза у него засияли, и он сказал себе, что и сам не прочь быть этим ребенком, если, конечно, лев ручной.
当牧师继续枯燥无味地往下讲道时，汤姆重新又陷入了痛苦之中。立刻他想起了他的一个宝贝玩意，赶快把它拿了出来。那是一只下巴骨长得可怕的大黑甲虫——他叫它“大钳甲虫”。这只甲虫是装在雷管筒子里。它一被放出来，就咬汤姆的手指。他很自然地弹了一下手指，那甲虫就滚到过道里，仰面朝天，无奈地弹动着它那几条腿，翻不了身。汤姆把被咬痛的手指放到嘴里，眼巴巴地看着“大钳甲虫”，很想把它抓回来，可是他怎么也够不到。其他的人对牧师的布道也不感兴趣，就拿这只甲虫来解闷，他们也盯着它看。这时一只游荡的狮子狗懒洋洋地走过来，心情郁闷，在安闲的夏日里显得懒懒散散，它在屋里待腻了，很想出来换换环境。它一眼发现了这只甲虫，垂着的尾巴立即竖起来，晃动着。它审视了一下这个俘虏，围着它转了一圈，远远地闻了闻，又围着它走了一圈，胆子渐渐大了起来，靠近点又闻了闻。它张开嘴，小心翼翼地想把它咬住，可是却没咬住。于是它试了一回，又一回，渐渐地觉得这很开心，便把肚子贴着地，用两只脚把甲虫挡在中间，继续捉弄它。最后它终于厌烦了，下巴一点一点往下低，刚一碰到它的对手就被它咬住了。狮子狗尖叫一声，猛然摇了一下头，于是甲虫被它摔出了有一两码，摔得仰面朝天。邻座的观看者心里感到一种轻松的愉快，笑了起来，有些人用扇子和手绢遮住了脸，汤姆简直高兴死了。那只狗看起来傻乎乎的，也许它自己也觉得如此吧，可是它怀恨在心，决计报复。于是，它又走近甲虫，小心翼翼地开始再向它进攻。它围着它转，一有机会就扑上去，前爪离甲虫还不到一英尺远，又靠上去用牙齿去咬它，忙得它头直点，耳朵也上下直扇悠。可是，过了一会儿，它又厌烦了。它本想拿只苍蝇来开开味，可是仍不能解闷；然后，它鼻子贴着地面，跟着一只蚂蚁走，不久又打了呵欠，叹了口气，把那只甲虫彻底地给忘记了，一屁股坐在甲虫上面。于是，就听到这狗痛苦地尖叫起来，只见它在过道上飞快地跑着。它不停地叫着，不停地跑着，从圣坛前面跑过去，跑到了另一边的过道上。它又从大门那儿跑出去，跑到门边上的最后一段跑道，它往前跑，越是痛得难受，后来简直成了一个毛茸茸的彗星，闪着光亮，以光的速度在它的轨道上运行着。最后这只痛得发疯的狮子狗，越出了跑道，跳到主人的怀里；主人一把抓住它，把它扔到窗户外，痛苦的叫声很快地小下来，最后在远处听不见了。
Но тут опять пошли сухие рассуждения, и муки Тома возобновились. Вдруг он вспомнил, какое у него в кармане сокровище, и поспешил достать его оттуда. Это был большой черный жук с громадными, страшными челюстями — “жук-кусака”, как называл его Том. Жук был спрятан в коробочку из-под пистонов. Когда Там открыл коробочку, жук первым долгом влился ему в палец. Понятное дело, жук был отброшен прочь и очутился в проходе между церковными скамьями, а укушенный палец Том тотчас же сунул в рот. Жук упал на спину и беспомощно барахтался, не умея перевернуться. Том смотрел на него и жаждал схватить его снова, но жук был далеко. Зато теперь он послужил развлечением для многих других, не интересовавшихся проповедью. Тут в церковь забрел пудель, тоскующий, томный, разомлевший от летней жары; ему надоело сидеть взаперти, он жаждал новых впечатлений. Чуть только он увидел жука, его уныло опущенный хвост тотчас поднялся и завилял. Пудель осмотрел свою добычу, обошел вокруг нее, обнюхал с опаской издали; обошел еще раз; потом стал смелее, приблизился и еще раз нюхнул, потам оскалил зубы, хотел схватить жука — и промахнулся; повторил попытку еще и еще; видимо, это развлечение полюбилось ему; он лег на живот, так что жук очутился у него между передними лапами, и продолжал свои опыты. Потом ему это надоело, потом он стал равнодушным, рассеянным, начал клевать носом; мало-помалу голова его поникла на грудь, и нижняя челюсть коснулась врага, который вцепился в нее. Пудель отчаянно взвизгнул, мотнул головой, жук отлетел в сторону на два шага и опять упал на спину. Те, что сидели поблизости, тряслись от беззвучного смеха; многие лица скрылись за веерами и носовыми платками, а Том был безмерно счастлив. У пуделя был глупый вид — должно быть, он и чувствовал себя одураченным, но в то же время сердце его щемила обида, и оно жаждало мести. Поэтому он подкрался к жуку и осторожно возобновил атаку: наскакивал на жука со всех сторон, едва не касаясь его передними лапами, лязгал на него зубами и мотал головой так, что хлопали уши. Но в конце концов и это ему надоело; тогда он попробовал развлечься мухой, но в ней не было ничего интересного; походил за муравьем, приникая носом к самому полу, но и это быстро наскучило ему; он зевнул, вздохнул, совершенно позабыл о жуке и преспокойно уселся на него! Раздался безумный визг, пудель помчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви; перед самым алтарем перебежал к противоположному проходу, стрелой пронесся к дверям, от дверей — назад; он вопил на всю церковь, и чем больше метался, тем сильнее росла его боль; наконец собака превратилась в какую-то обросшую шерстью комету, кружившуюся со скоростью и блеском светового луча. Кончилось тем, что обезумевший страдалец метнулся в сторону и вскочил на колени к своему хозяину, а тот вышвырнул его в окно; вой, полный мучительной скорби, слышался все тише и тише и наконец замер вдали.
这时候，教堂里所有的人都因竭力不发出笑声而憋得满脸通红，喘不过气来，布道声嘎然止住，一片寂静。接着牧师又开始讲道，犹犹豫豫而且声音走调，再想引起注意，无论如何是不可能的了，因为即便他说的内容很严肃，在后面座位背后忍不住总有一阵子失敬的笑声传来，好像这个可怜的人刚刚说了什么可笑的事情。等人们终于结束了受难，牧师给他们祝福的时候，全场都不免感到一阵轻松。
К этому времени все в церкви сидели с пунцовыми лицами, задыхаясь от подавленного смеха. Даже проповедь немного застопорилась. И хотя она тотчас же двинулась дальше, но спотыкалась и хромала на каждом шагу, так что нечего было и думать о ее моральном воздействии. Прячась за спинки церковных скамеек, прихожане встречали заглушенными взрывами нечестивого хохота самые торжественные и мрачные фразы, как будто злосчастный священник необыкновенно удачно острил. Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка кончилась и было сказано последнее “аминь”.
汤姆·索亚心情舒畅地回了家。他心里想，做礼拜时再加上点花样，倒挺有趣的。美中不足的是：他愿意让那只狗和大钳甲虫玩耍，可是它竟带着甲虫跑了，这未免太不够朋友了。
Том Сойер шел домой веселый; он думал про себя, что и церковная служба может быть иной раз не очень скучна, если только внести в нее некоторое разнообразие. Одно омрачало его радость: хотя ему и было приятно, что пудель поиграл с его жуком, но зачем же негодный щенок унес этого жука навсегда? Право же, это нечестно.