Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, — стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.
Els dos minyons anaven, corre que correràs, cap al poblet, muts d'horror. De tant en tant, aprensius, daven una llambregada cap endarrera, damunt llurs espatlles, com si temessin que hom els pogués seguir. Cada sacot que es dreçava en llur via semblava un home i un enemic, i els feia retenir l'alè; i, en córrer pel voltant d'algunes casetes escampades pròximes al poblet, el lladrar dels cans de vetlla incorporats semblava donar ales a llurs peus.
— Только бы добежать до старой кожевни, — прошептал Том, едва переводя дыхание. — Я больше не могу…
-Només que poguéssim arribar a la vella adoberia abans d'esfondrar-nos!- murmurà Tom, en breus moments, dividits pel respir. -No puc comportar-ho gaire estona més.
Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до нее, и ворвавшись — плечом к плечу — в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:
Els forts panteixos de Huckleberry eren la seva única resposta, i els minyons fixaven llurs ulls a la fita de llurs esperances, i maldaven durament per atènyer-la. Avançaren decididament sobre ella, i a la fi, pit contra pit, es llançaren a través de la porta oberta, i caigueren, agraïts i aclaparats, dins les ombres protectores de més endins. Aviat llurs polsos s'apaivagaren, i Tom murmurà:
— Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?
-Huckleberry: què compteu que en pervindrà, d'això?
— Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица.
-Si el doctor Robinson fina, jo diria que en pervindrà una forca plantada.
— Да не может быть!
-Ho creieu, tanmateix?
— Уж это наверное, Том.
-N'estic segur, Tom.
Том задумался и через минуту спросил:
Tom pensà una mica. Després digué:
— Кто же донесет? Мы?
-Quí ho dirà? Nosaltres?
— Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.
-Que us empatolleu! Suposeu que passés qualsevol cosa i Joe l'Indi no fos penjat. Ves, ens mataria una hora o altra: tan cert com ara jaiem aquí terra.
— Я и сам так думаю, Гек.
-Això és el que jo pensava per dins, Huck.
— Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер — доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян…
-Si algú en parla, que sigui Muff Potter, si és prou ximple. Generalment està prou embriagat per fer-ho.
Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:
Tom no digué res: continuà pensant. Al cap d'una estona zumzejà:
— Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не известно… Как же он может донести об убийстве?
-Huck, Muff Potter no ho sap. Còm podria dir-ho?
— То есть как это так — неизвестно?
-Per quina raó no ho sap?
— Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?
-Perquè precisament rebé aquella patacada mentre Joe l'Indi ho feia. Compteu que podia veure res? Compteu que sabé res?
— Черт возьми, а ведь правда, Том!
-Manoi! És veritat, Tom!
— И потом, ты подумай, — может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.
-I, a més, fixeu-vos-hi: potser aquella patacada el va acabar!
— Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает…
-No: no és probable, Tom. Tenia beguda a dins: jo ho he pogut veure; i, a més, sempre en té. Bé, doncs: quan mon pare està xop, ja podeu apallissar-li el cap amb tota una església, que no el contorbareu. Ell mateix ho diu. Així és que igual passa a Muff Potter, és clar. Però si un home estés ben, ben serè, compto que potser aquella patacada el deixaria al siti: no ho sé.
Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.
Després d'un altre silenci reflexiu, Tom va dir:
— Гекки, ты уверен, что не проговоришься? — наконец спросил он.
-Huck: esteu segur que podreu posar-vos un cadenat a la boca?
— Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, — этот дьявол метис… Если мы донесем, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.
-Tom, ens l'hem de posar. Ja ho sabeu. A aquest dimoni indi no se li'n donaria més d'ofegar-nos a nosaltres que d'ofegar un parell de gats, si xerréssim la feta i no el pengessin. Ara, Tom, escolteu: no tenim més remei que jurar-nos l'un a l'altre de posar-nos un cadenat a la boca.
— Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянемся, что мы…
-M'hi conformo, Huck. És el millor partit. Voleu, només, que ens agafem les mans i jurem que...
— Э, нет, это не годится для такого дела… Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью.
-Oh! No, no fóra escaient, per a una cosa així. Això és prou bo per a cosetes ordinàries sense cap ni centener, especialment amb les noies, perquè després us van al darrera amb un flabiol sonant, i no poden fer sinó botzinar quan es veuen en el trencacoll; però una cosa d'importància com aquesta ha de ser escrita. I amb sang.
Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с — полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок “красной охры”, сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причем каждой черточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой черточке, которая шла снизу вверх:
Tot l'ésser de Tom aplaudí aquesta idea. El pla era recòndit, i ombrívol i paorós; l'hora, les circumstàncies, els voltants, hi harmonitzaven. Arreplegà una polida estella de pi que jeia al clar de la lluna, es tragué un petit fragment de quilla roja que duia a la butxaca, es posà a la llum de la lluna, i escritotejà aquestes ratlles, dant relleu a cada tret que queia cap avall, a base d'apretar la llengua entre les dents, i minvant la pressió en els trets que anaven cap amunt:
«Huck Finn i Tom Sawyer juren posar-se un cadenat a la boca sobre això, i desitgen que puguin caure morts pel camí si mai xerren, i podrir-se.»
Гекльберри пришел в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:
Huckleberry s'omplí d'admiració davant la facilitat de Tom en l'escriptura, i la sublimitat del seu llenguatge. Tot seguit agafà una agulla de la seva solapa, i anava a punxar-se la carn; però Tom digué:
— Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.
-Atureu-vos! No ho feu, això. Les agulles de cap són de llautó. Podria tenir verdet.
— Ярь-медянка? А это что за штука?
-Què cosa és verdet?
— Яд такой. Попробуй проглотить — увидишь.
-És una metzina. Vet aquí el que és. Empasseu-vos-en una mica: ja veureu.
Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.
Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.
Així, doncs, Tom descabdellà el fil d'una de les seves agulles de cosir, i cada minyó es punxà el capciró del polze i n'espremé una gota de sang. Amb el temps, després de diverses premsades, Tom aconseguí signar amb les seves inicials, servint-se del capciró de son dit xic com a ploma. Després mostrà a Huckleberry còm havia de fer una H i una F, i el jurament ja fou perfecte. Enterraren l'estella de pi arran de la paret, amb algunes bròfegues cerimònies i encantaments, i les cadenes que els lligaven la llengua foren ja tancades amb pany i clau, i la clau llençada.
Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили ее.
Una figura s'arrossegà tota llisquívola, en aquell moment, per un esboranc de l'arruïnat edifici; però ells no se n'atalaiaren.
— Том, — прошептал Гекльберри, — ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся… никогда?
-Tom- murmurà Huckleberry -això ens impedeix de parlar-ne mai, mai?
— Разумеется, уверен. Что бы ни случилось, теперь мы — молчок. А иначе мы тут же упадем мертвыми на месте. Разве ты забыл?
-És clar que sí. Passi el que passi, el cadenat no es pot llevar. Cauríem morts en terra: no sabeu la cosa?
— Да… в самом деле… конечно.
-Sí, em penso que ho encerteu.
Еще некоторое время они продолжали шептаться. Вдруг невдалеке за стеной, — всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном ужасе прижались друг к другу.
Continuaren parlant en veu baixa per algun temps. Al cap d'una estoneta un gos féu un udol durador i llòbrec a la part de fora: a uns deu peus d'allà on es trobaven. Els minyons s'aferraren l'un a l'altre sobtadament, en una agonia d'esglai.
— Кому это она воет? — еле дыша, прошептал Гекльберри. — Тебе или мне?
-Per quín de nosaltres és?- digué, trasposat, Huckleberry.
— Не знаю… посмотри в щелку! Да живее!
-No ho sé... Sotgeu per la clivella. De pressa!
— Нет, ты посмотри!
-No: vós, Tom!
— Не могу… не могу я, Гек!
-No puc... No ho puc fer, Huck!
— Ну же, Том… Слышишь, она опять!
-Tom, feu-ho si us plau. Ja hi torna!
— Господи, как я рад! — прошептал Том. — Я узнаю ее… по голосу: это Булл Харбисон.
-Oh! Déu meu! Gràcies!- murmurà Tom. -Li conec la veu. És Bull Harbison*.
[* Si el senyor Harbison hagués posseït un esclau anomenat Bull, Tom n'hauria parlat com del «Bull de Harbison»; però un fill o un ca d'aquell senyor es deia «Bull Harbison».]
— Ну, слава богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался — я думал, это собака бродячая.
-Oh! Bella cosa! En bona refè, Tom, estava leri-leri de la meva fi, i hauria jugat qualsevol cosa que era un gos perdut.
Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце.
El gos tornà a udolar. El coratge dels minyons naufragà una altra vegada.
— Ох, нет! Это не она, — прошептал Гекльберри. — Погляди-ка, Том!
-Oh! Déu me val! No és pas Bull Harbison!- murmurà Huckleberry. -Mireu, Tom!
Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил:
Tom, tremolant de por, es donà, i posà l'ull a la clivella. Son zumzeig amb prou feines podia oir-se quan digué:
— Ой, Гек, это бродячая собака!
-O Huck! És un GOS PERDUT!
— Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет?
-Guiteu, Tom, cuiteu! Per quí ve?
— Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке…
-Huck, deu venir per tots dos: som tots dos una mateixa cosa.
— Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка…
-O Tom! Em sembla que ens n'anem a l'òbit! I crec que no hi ha dubte d'on jo aniré a raure. He estat tan poca pena!
— А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят… Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет… Ну, если только я спасусь от беды, на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе.
Том начал тихонько всхлипывать.
-Això ve de fer campanes i de fer totes les coses que a un hom li diuen que no faci. Hauria pogut ésser bo com Sid, si m'hi hagués escarrassat... Però no, no vaig escarrassar-m'hi, és clar. Tanmateix, aquesta vegada, si en surto, us dic que m'hi deixaré emparedar a l'escola del diumenge!
I Tom començà de somicar una mica.
— Это ты-то скверный? — И Гекльберри тоже захныкал. — Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким “скверным”, как ты!
-Vós dolent!- I Huckleberry començà de somicar, també. -Diastre, Tom Sawyer, sóu un melindro, al costat del que jo sóc! O Déu meu, Déu meu, Déu meu! Voldria tenir només que la meitat de la vostra sort.
Том проглотил слезы и шепнул:
Tom es sentí la gorja alliberada i murmurà:
— Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом!
-Mireu, Huck, mireu! S'ha girat d'esquena a nosaltres!
Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью.
Huck mirà amb el cor ple de joia.
— Да, задом… Вот здорово! Она так и раньше стояла?
-Oidà, vatua! Que ho havia fet abans?
— Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет?
-Sí, que ho havia fet; però jo, com un ximple, no hi havia parat esment. Això és de primera! sabeu? I ara per quí deu venir?
Вой прекратился. Том навострил уши.
L'udol cessà. Tom es caragolà les orelles.
— Тс! Что это? — шепнул он.
-Sst! Què és això?- zumzejà.
— Вроде как бы хрюкает свинья… Нет, Том, это кто-то храпит…
-Sona com... com porcs que remuguin. No... és algú que ronca, Tom.
— Верно! Где же он храпит, Гек?
-Això, és? Per on rau, Huck?
— По-моему, в том конце. Храп как будто идет оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись — с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернуться в наш город.
-Em penso que és allà baix, a l'altre cap. Ho sembla, talment. Mon pare solia dormir allí, de vegades, vora els porcs; però, Déu me vall, el món s'ensorra, quan ell ronca. A més, em penso que no ha tornat a venir al poble cap més vegada.
Жажда приключений снова ожила в мальчиках.
L'esperit aventurer brollà de l'ànima dels minyons altra vegada.
— Гек, ты пойдешь поглядеть, если я пойду впереди?
-Huck, gosaríeu venir, si jo menava?
— Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо?
-No m'acaba de fer goig, Tom. Suposeu-vos que sigui Joe l'Indi!
Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков кровь застыла в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; ее морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу.
Tom es descoratjà. Però al cap de poc la temptació s'aixecà tota poderosa de bell nou, i els minyons convingueren d'intentar-ho, amb el ben entès que fugirien a més córrer si els roncs paraven. Així és que avançaren de puntetes i llisquívolament, l'un darrera l'altre. Quan hagueren arribat a cinc passes del roncaire, Tom petjà una branqueta, que es petà amb un fort espetec. L'home gemegà, es retorcé una mica, i sa cara restà sota la llum de la lluna. Era Muff Potter. Els cors dels minyons havien romàs aturats, i llurs cossos també, mentre l'home es movia; però ara llurs temences s'esvaïren. Lliscaren cap enfora, travessant el malmenat aixopluc, i s'aturaren a una petita distància, per a bescanviar una paraula de comiat. I altra vegada aquell udol tètric i durador muntà en l'aire de la nit! Es giraren i veieren el gos singular que romania a tret d'on jeia Potter, encarant-se amb Potter, tot assenyalant el cel amb el nas.
— Так это она на него, — в один голос воскликнули мальчики.
-Oh! Manoi! Ve per ell!- exclamaren els dos nois, fent un bisbe.
— А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, уже недели две тому назад, — и козодой[23] влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них в доме не умер.
-Escolteu, Tom: diuen que un gos esgarriat va comparèixer udolant al volt de la casa de Johnny Miller, per allà a la mitja nit, fa unes dues setmanes; i un enganyapastors entrà i s'aturà a la barana i cantà, el mateix vespre; i encara no s'hi ha mort ningú.
— Да, я знаю. Ну, так что ж из того? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась.
-Sí, ja ho sé, i suposeu que no mori ningú. No caigué Gràcia Miller al foc de la llar, cremant-se de mala manera, el mateix dissabte següent?
— Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется.
-Sí, però no ha mort. I, més encara, ha anat millorant.
— Ладно, погоди, увидишь, что будет. Ее дело пропащее, все равно как и Меффа Поттера. Так говорят негры, а уж они эти дела понимают.
-Molt bé: espereu, i ja veurem. Està ben llesta: és tan ressegur com que Muff Potter està ben llest. Això és el que diuen els negres, i ells ho saben tot, en aquest ram de coses, Huck.
И мальчики расстались в раздумье. Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, я не спал уже около часа.
Després se separaren, tot rumiant. Quan Tom lliscà finestra endins de l'alcova, la nit era gairebé passada. Es despullà amb excessiva cautela, i s'adormí, tot congratulant-se que ningú no s'hagués adonat de la seva escapada. No s'havia dat compte que Sid, el gentil roncaire, estava despert, i n'havia estat per espai d'una hora.
Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражен. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошел вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья еще сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрека, но все глаза были отвращены от него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд — никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска.
Quan Tom obrí els ulls, Sid s'havia vestit i ja no hi era. En la llum hi havia un posat d'ésser tard. Això l'astorà. Per què no havia estat cridat i perseguit fins que es llevés, com era el costum? Aquesta idea l'omplia de mals averanys. Al cap de cinc minuts estava vestit i escales avall, tot sentint-se capolat i ensopit. La família encara era a taula, però havien acabat el desdejuni. No sonà cap paraula de rebuf; però hi havia esguards que es desviaven, i hi havia un silenci i un aire de calamitat que féu passar una esgarrifança pel cor del culpable. S'assegué i féu per manera de semblar joiós, però era una tasca endiastrada. No va aconseguir un somriure ni una resposta: així és que recaigué en el silenci i deixà que son cor anés capbussant-se fins a les darreres fondàries.
После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить ее старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором ее седины, свести ее в могилу, — все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло еще больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что прежнего доверия к нему нет.
Després del desdejuni, la seva tia el prengué de banda, i Tom gairebé resplendí amb l'esperança que li darien una pallissa; però no fou així. La seva tia es posà a plorar, i vinga preguntar-li còm podia malmetre d'aquesta manera son cor de velleta; i finalment li digué que continués i s'arruïnés, i que, amb tants de disgustos, portés sos cabells grisos a la tomba, perquè ja era inútil de fer cap més provatura. Això era pitjor que no pas mil fuetades, i el cor de Tom romangué ara més capolat que el seu cos. Plorà, demanà perdó, prometé d'esmenar-se una i altra vegada, i aleshores se li permeté de pendre comiat, tot i adonant-se ell que no havia guanyat sinó un perdó imperfecte i no havia inspirat sinó una feble confiança.
Он ушел прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Саду, и тот совершенно напрасно поспешил улизнуть от него через заднюю калитку. Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на свое место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твердый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди — и сердце его разбилось. То была его медная шишечка от каминной решетки!
Abandonà la presència sobirana, massa atuït fins per a sentir-se venjatiu envers Sid: així és que la cuitosa retirada d'aquest per la porta del darrera fou innecessària. Es traginà a sí mateix cap a l'escola, ombrívol i trist, i rebé la seva pallissa al costat de Joe Harper per haver fet campana el dia abans, amb el posat d'una persona que tenia el cor atrafegat amb dolors més feixugues i era del tot indiferent a les bagatel·les. Després es transportà al seu seient, reposà el colze damunt el pupitre i les barres dins les seves mans, i contemplà la paret amb l'esguard de pedra d'aquell sofriment que ha arribat al límit i no pot passar més enllà. Son colze apretava alguna substància dura. Al cap d'una llarga estona canvià lentament i tristament la seva posició, i agafà aquell objecte amb un sospir. Estava embolicat amb paper. El desembolicà. Seguí un llarg, dilatat, colossal sospir, i el cor se li trencà. Era el seu pomet de llautó!
Последняя соломинка сломала спину верблюда.
Aquesta darrera gota va fer sobreeixir el vas.