Читатель без труда поймет, что неожиданное богатство, доставшееся Тому и Геку, вызвало большой переполох в убогом городишке Санкт-Петербурге. Такая громадная сумма, да еще золотом, — это было похоже на чудо. О находке столько толковали, на нее глядели с такой жадностью и так громко восхищались ею, что многие граждане прямо-таки спятили от пережитых потрясений. В Санкт-Петербурге и окрестных городишках каждый дом с привидениями был разобран по бревнышку, доска за доской. В каждом таком доме разворотили фундамент, отыскивая зарытые клады, — и не мальчики, а взрослые мужчины, люди степенные, совсем не мечтатели. Где бы не появились Том с Геком, за ними ухаживали, ими восхищались, на них таращили глаза, как на диво. Мальчики были не в силах припомнить, чтобы когда-нибудь в прежнее время их словам придавали хоть малейшее значение, а теперь всякое их словечко подхватывалось и повторялось на все лады, как премудрость. В каждом их поступке видели что-то замечательное. Они как будто совсем потеряли способность действовать и говорить, как обыкновенные мальчики. Люди стали рыться в их прошлой жизни и обнаружили, что они обладают талантами, ставящими их выше заурядных детей. Местная газетка напечатала их биографии.
El lector pot restar convençut que la ganga de Tom i Huck produí una forta sensació en el pobre poblet de Sant Petersburg. Una quantitat tan gran, i tota ella veritablement encaixada, semblava gairebé increïble. Se'n parlotejà, de la cosa, i se la va estufar i glorificar fins que el seny de molts dels habitants vacil·là sota la tensió del malaltís exaltament. Totes les cases de Sant Petersburg i els llogarrets veïns foren analitzades, post darrera post, i llurs fonaments descolgats i escorcollats, en la recerca del tresor ocult. I no pas per minyons, sinó per homes; i alguns de ben seriosos i sense el més petit romanticisme. Onsevulla que Tom i Huck apareguessin, hom els festejava, els admirava, s'hi embadalia. Els minyons no podien recordar que llurs observacions haguessin estat de pes, abans; però ara les dites llurs eren atresorades i repetides: tot el que feien, ça com lla, semblava ésser considerat com a notable: havien perdut, evidentment, el poder de fer i dir coses vulgars. A més, llur passada història va ser furgada, i hom descobrí que hi havia marques d'originalitat ben paleses. El periòdic local publicà esbossos biogràfics dels minyons.
Вдова Дуглас положила деньги Гека в банк из шести процентов годовых, а судья Тэчер, по просьбе тети Полли, поступил точно так же с деньгами Тома. Теперь у каждого мальчика был огромный доход: по доллару каждый день и даже в воскресенье полдоллара — ровно столько, сколько получал священник, вернее — сколько ему было обещано, потому что на самом деле ему никогда не удавалось собрать эту сумму со своих прихожан. В то доброе старое время стол и квартира для мальчика стоили всего лишь доллар с четвертью за целую неделю, включая сюда расходы на ученье, на одежду, на стирку и прочее.
La vídua Douglas posà el diner de Huck al sis per cent, i el jutge Thatcher féu el mateix amb el de Tom, a requesta de la tia Polly. Cada minyó tenia ara una renda simplement prodigiosa: un dòlar per cada dia de feina de l'any, i mig més els diumenges. Era exactament ço que guanyava el ministre. (No, era el que li prometien: generalment no podia arreplegar-ho.) Amb un dòlar i quart per setmana, un minyó podia ésser allotjat, mantingut i ensenyat, en aquells antics dies innocents... i també vestit i rentat, fet i fet.
Судья Тэчер проникся большим уважением к Тому. Он говорил, что обыкновенному мальчику никогда не удалось бы вывести его дочь из пещеры. Когда Бекки по секрету рассказала отцу, как Том спас ее от розги, приняв на себя ее вину, судья был заметно тронут. Когда же она стала просить, чтобы отец не судил Тома строго за ужасную ложь, благодаря которой розга досталась ему, а не ей, судья в порыве восторга объявил, что то была самоотверженная, благородная, великодушная ложь, ложь, которая достойна того, чтобы высоко поднять голову и шагать плечом к плечу с прославленной Правдой Джорджа Вашингтона — той Правдой, которую он сказал про топор[51]. Бекки тогда же подумала, что никогда еще отец не был таким величавым и важным, как в ту минуту, когда, шагая по комнате, он топнул ногой и произнес эти чудесные слова. Она сейчас же побежала к Тому и рассказала ему все.
El jutge Thatcher s'havia format una gran opinió de Tom. Digué que cap minyó dels corrents no hauria tret mai la seva filla de la cova. Quan Becky digué al seu pare, en estricta confiança, còm, a l'escola, Tom havia rebut les fuetades en lloc d'ella, el jutge en fou visiblement commogut; i, quan ella demanà gràcia per la gran mentida que Tom havia dit per transportar el fueteig de l'espatlla d'ella a la seva, el jutge digué, en un bell esclat, que aquella era una mentida noble, generosa, magnànima: una mentida digna de redreçar el cap i transitar per la història de bracet amb la lloada Veritat de George Washington sobre la destral! Becky pensà que son pare mai no havia semblat tan alt i tan ufanós com quan caminava per la cambra i dava un cop de peu i deia això. Ella eixí de dret, i va assabentar-ne Tom.
Судья Тэчер утверждал, что из Тома со временем выйдет либо великий полководец, либо великий юрист. Он говорил, что похлопочет о том, чтобы мальчика приняли в Национальную военную академию; затем пусть он прослушает курс юридических наук в лучшем учебном заведении страны и таким образом подготовится к любой из этих профессий, а быть может, к обеим сразу.
El jutge Thatcher esperava que algun dia veuria Tom fet un gran advocat o un gran militar. Digué que tenia l'intent de procurar que Tom fos admès a l'Acadèmia Militar Nacional, i després educat en la millor escola jurídica del país, perquè pogués estar ensinistrat per exercir una de les dues carreres, o totes dues.
Богатство, доставшееся Геку Финну, и покровительство вдовы Дуглас ввели Гека в светское общество — вернее, втянули туда, втиснули насильно, и Гек невыносимо страдал. Слуги вдовы умывали его, чистили ему платье, причесывали его гребнем и щеткой, каждую ночь укладывали его на отвратительно чистые простыни, где не было ни единого грязного пятнышка, которое он мог бы прижать к своему сердцу, как лучшего друга. Ему приходилось есть при помощи ножа и вилки; приходилось — пользоваться салфетками, тарелками, чашками; приходилось учиться по книжке; приходилось посещать церковь; приходилось разговаривать так благопристойно и чинно, что слова стали казаться ему очень невкусными; куда бы он ни повернулся, оковы и барьеры цивилизации держали его в плену. Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам.
La riquesa de Huck Finn, i el fet de trobar-se sota la protecció de la vídua Douglas, l'introduí a la societat (no: va llançar-l'hi, va precipitar-l'hi), i els seus sofriments gairebé ultrapassaven la mesura de les seves forces. Els servents de la vídua el tenien net i polit, pentinat i raspallat; i de nit el colgaven entre llençols antipàtics, sense una petita màcula o llàntia que hi pogués estrènyer contra el cor i reconèixer per amiga. Hagué de menjar amb ganivet i forquilla; hagué d'usar tovalló, tassó i plat; hagué d'apendre el seu llibre; hagué d'anar a l'església; hagué de parlar amb tanta de propietat que el llenguatge esdevingué insípid en sos llavis: onsevulla que es girés, les barreres i cadenes de la civilització el tancaven i el fermaven de cap a peus.
Три недели он мужественно терпел эти муки, но наконец не выдержал и в один прекрасный день исчез. Миссис Дуглас в великой тревоге двое суток искала его повсюду. Его искали во всех закоулках, обшарили реку, надеясь выудить его мертвое тело. Наконец на третьи сутки рано утром Тому Сойеру пришла мудрая мысль обследовать пустые бочки за покинутой бойней, и в одной из них он нашел беглеца. Гек только что проснулся, позавтракал объедками, которые ему удалось где-то подцепить, и теперь блаженствовал с трубкой в зубах. Он был немыт, нечесан и одет в свое прежнее ветхое рубище, которое делало его таким живописным в те дни, когда он был еще свободен и счастлив. Том вытащил его из бочки, рассказал ему, сколько причинил он хлопот, и потребовал, чтобы он воротился домой. Лицо Гека сразу утратило выражение спокойного счастья и сделалось очень печальным.
Sofrí coratjosament per tres setmanes les seves calamitats; i després, un dia, va resultar esgarriat. Per espai de quaranta vuit hores la vídua el cercà per tot arreu, afligidíssima. El públic s'hi encaparrà en gran manera: tot ho remenaren, i dragaren el riu en cerca del seu cos. A les primeres hores del terç matí, Tom Sawyer, assenyadament, anà furgant per algunes bótes buides que hi havia més enllà de l'escorxador fora d'ús, i trobà el refugiat dins una d'elles: Huck hi havia dormit. Acabava de desdejunar-se amb alguns caps i bocins de menjar robat. I jeia al ras, ara, còmodament aparellat amb la pipa. Estava despentinat, escabellat, i duia la mateixa antiga ruina de parracs que l'havia fet pintoresc en els dies que era lliure i feliç. Tom el va escometre, li digué el trasbals que havia causat, i va instar-lo a tornar a casa. La cara de Huck perdé son pacífic comportament i prengué un tirat melangiós. Digué:
— Брось этот разговор! — оказал он. — Ведь я пробовал, да ничего не выходит! Не для меня это все… Не привык я. Вдова добрая, обращается со мной хорошо, но не вынести мне этих порядков! Изволь каждое утро вставать в один и тот же час; хочешь не хочешь, ступай умываться; потом тебе зверски царапают голову гребнем; она не позволяет мне спать в дровяном сарае. А эта проклятая одежа! Она меня душит, Том. Как будто и воздух сквозь нее не проходит, и такая она — черт бы ее побрал! — франтовская: ни сесть, ни лечь, ни на земле поваляться. А с погребов я не скатывался вот уже целую вечность. Потом иди в церковь, сиди там и хлопай ушами — ненавижу нудные проповеди! — даже мух нельзя в церкви ловить, даже табаку нельзя пожевать. И все воскресенье носи башмаки, а снимать их не смей. Вдова и ест по звонку, и ложится в постель по звонку, и встает по звонку… И такие ужасные порядки во всем — никакому человеку не вытерпеть.
-No me'n parleu, Tom. Ho he tastat, i no guixa: no guixa, Tom. No és per a mi: no hi estic avesat. La vídua em tracta bé, i és amorosa; però no puc comportar el seu estil. Em fa llevar a la mateixa hora cada matí; em fa rentar; em pentinen d'una manera que esgarrifa; no em volen deixar dormir en el cobert de fusta. He de portar els vestits condemnats que m'ofeguen: sembla que no deixin passar gens d'aire, tanmateix; i faig goig d'una manera tan endiastrada que no puc tirar-me a terra, ni ajeure'm, ni rodolar enlloc. Que no m'he escapolit per una porta de celler, fa... bé, jo diria que fa anys. He d'anar a l'església, i suar i suar: no puc veure aquells sermons enfarbalanats. No puc atrapar-hi una mosca, allà dins. No puc mastegar tabac, i he de dur sabates tot el diumenge. La vídua es posa a taula en tocar una campana; se'n va al llit en tocar la campana; es lleva en tocar la campana: tot és tan feréstegament acompassat, que un hom no pot comportar-ho.
— Да ведь все так живут, Гек.
-Bé, tothom ho fa així, Huck.
— Ах, Том, какое мне до этого дело! Я — не все, мне это невтерпеж. Связан по рукам и ногам — прямо смерть. А еда там дается мне слишком легко — даже нет интереса набивать ею брюхо. А захочется рыбку поудить — проси позволения; поплавать — проси позволения. Кажется, скоро и дохнуть без спросу нельзя будет. Потом, изволь выражаться так вежливо, что и говорить пропадает охота. Я и так уже убегаю каждый день на чердак — выругаться хорошенько, чтобы отвести душу, — не то я бы помер, ей-богу! Вдова не позволяет курить, не позволяет кричать, нельзя ни зевать, ни потягиваться, и почесываться не смей… — Тут он выкрикнул с особой обидой и болью: — И все время она молится, Том! Молится — чтоб ей пусто было! — с утра до вечера. Никогда не видал такой женщины!.. Я не мог не удрать от нее… да, я иначе не мог. К тому же скоро откроется школа, мне пришлось бы ходить и туда, а этого я прямо не выдержу! Оказывается, Том, быть богатым вовсе не такое веселое дело. Богатство — тоска и забота, тоска и забота… Только и думаешь, как бы скорей околеть. А вот эта рвань — она по мне, и эта бочка — по мне, и я с ними век не расстанусь. Том, ни за что не стряслась бы надо мною такая беда, если б не эти проклятые деньги! И возьми ты мою долю себе и пользуйся ею как хочешь, а мне выдавай центов по десять — и то не часто, потому что я терпеть не могу даровщинки. Только то и приятно, что трудно достать. И поди попроси хорошенько вдову, чтоб она оставила меня в покое.
-Tom, és igual. Jo no sóc tothom, i no puc comportar-ho. Esparvera de veure's lligat alxí. A mi deu-me el ser deixat, que és una cosa planera: no hi estic, jo, per gent que li manca un bull. He de demanar-ho, per anar a fer una pescada; he de demanar-ho, per anar a capbussar-me al riu: mala fi tingui un hom, si no he de demanar totes les coses. Bé, havia de parlar amb tanta gentilesa que no tenia consol: no tenia més remei que pujar a la golfa i renegar una mica cada dia per dar-me gustet a la boca, o bé hauria mort. La vídua no em deixava fumar, no em deixava fer esgarips, no em deixava badallar, ni estirar-me, ni escupir davant la gent.- I després en un accés d'especial irritació i ofensa, digué: -I, mala negada! pregava a totes hores. Mai no he vist una dona com aquella! No hi havia més remei que plantar-la, Tom: com ho sentiu. I, a més, l'escola aviat s'obrirà, i jo hauria hagut d'anar-hi. Bé, això no hauria pogut comportar-ho, Tom. Veieu Tom? Això d'ésser ric no és pas de primera, com diuen. És neguitejar-se i neguitejar-se, i suar i suar, i desitjar a tota hora que un hom fos enterrat. I a mi aquest vestit m'escau; i aquesta bóta m'escau. I poc els tornaré a deixar de banda. Tom, mai no m'hauria vist en aquest tribull si no hagués estat per aquells diners: ja podeu pendre la meva part amb la vostra, i dar-me de tant en tant deu cèntims (no pas moltes vegades, perquè jo no dono una malla per cap cosa sinó quan és d'allò més difícil d'haver); i vós aneu i em feu quedar com una persona amb la vídua.
— Гек, ты же знаешь, что денег твоих я не возьму… Это было бы нечестно… И к тому же, если ты еще немного потерпишь, вот увидишь сам — тебе эта жизнь понравится.
-O Huck! Ja sabeu que no podeu fer-ho, això: no estaria bé. I, a més, si tasteu per una mica més d'estona aquesta cosa, us arribarà a plaure.
— Понравится? Понравится мне сидеть на раскаленной плите, если я посижу на ней подольше?.. Нет, Том, не хочу быть богатым, не желаю жить в гнусных и душных домах! Я люблю этот лес, эту реку, эти бочки — от них я никуда не уйду. Ведь черт бы его побрал! — как раз теперь, когда у нас есть пещера, и ружья, и все, что надо для того, чтоб разбойничать, нужно же было подвернуться этим дурацким деньгам и все испортить!
-M'arribarà a plaure! Sí, de la manera que em plauria una estufa roent si havia d'ajeure-m'hi al damunt tan llarg com só. No, Tom: no seré ric, i no viuré a les seves maleïdes cases ofegadores. Em plauen els boscos, i el riu, i les bótes. I poc els deixaré. Mala negada!... ara que havíem arreplegat escopetes i una cova, i havíem pres el determini de robar! I vet aquí que aquesta ximplesa del diable ha hagut de treure el nas i fer-ho malbé tot!
Том поспешил воспользоваться удобным случаем:
Tom veié l'avinentesa que se li oferia:
— Послушай-ка, Гек, никакое богатство не помешает мне уйти в разбойники.
-Mireu, Huck; això de ser ric no em fa pas tornar enrera de posar-me a lladre.
— Да что ты говоришь! Ей-богу, правда?
-No? Oh! Malvinatge! Parleu de bo de bo ben rebé, Tom?
— Такая же правда, как то, что я сижу здесь. Но тебя нельзя будет принять в шайку, Гек, если ты останешься таким оборванцем.
-Tan de bo de bo com que ara estic assegut. Però, Huck, no us podem deixar entrar a la colla si no sóu respectable: sabeu?
Радость Гека мгновенно угасла.
La joia de Huck va extingir-se.
— Нельзя будет принять меня в шайку разбойников? Принял же ты меня в шайку пиратов!
-No m'hi podeu deixar entrar, Tom? No em vau deixar entrar a fer de pirata?
— Да, но то совсем другое дело. Разбойники — не чета пиратам. Почти во всех странах разбойники принадлежат к самому высшему обществу — все больше графы да герцоги.
-Sí, però això és diferent: un lladre és de més to, que no pas un pirata, en general. Hi ha moltes terres on estan qui-sap-lo amunt de la noblesa: són ducs i coses per l'estil.
— Но послушай, Том! Ты всегда был мне другом: ты примешь меня в шайку, ведь правда, Том? Примешь? Правда?
-Escolteu, Tom: no hem estat sempre amics, vós i jo? Oi que no em deixaríeu a les capses? Oi, Tom? Oi que no ho faríeu? Digueu. Oi, Tom?
— Гек, я — то, конечно, принял бы, но что скажут люди? Они скажут: “Шайка Тома Сойера! Брр! Шайка, подумаешь! Какие-то оборванцы!” Оборванец — это они будут говорить про тебя. Тебе небось это будет не очень приятно — и мне, конечно, тоже.
-Huck, puc voler-ho o puc no voler-ho; però què diria la gent? Ves, dirien: -Uix! La colla de Tom Sawyer! Quína terregada hi ha! I ho dirien per vós, Huck. No us plauria pas, això; ni a mi tampoc.
Гек с минуту молчал: в душе у него происходила борьба.
Huck romangué algun temps en silenci, esmerçant-se en una lluita mental. A la fi digué:
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я снова вернусь к вдове Дуглас и постараюсь прожить у нее… ну, хоть месяц. Авось и привыкну. Только ты уж возьми меня в шайку, Том!
-Bé, tornaré a casa de la vídua per un mes, i m'hi aferraré i miraré si puc comportar-ho, si vós em deixeu pertànyer a la colla, Tom.
— Ладно, Гек, по рукам! Пойдем, старина, и я упрошу вдову, чтобы она не слишком прижимала тебя.
-Molt bé, Huck: això és anar llatí! Anem, vell companyó, i demanaré a la vídua que us afluixi una mica, Huck.
— Правда упросишь, Том? Правда?.. Вот хорошо! Если она не будет притеснять меня в главном, я буду курить потихоньку и ругаться тоже потихоньку и как-нибудь перетерплю… Когда же ты соберешь свою шайку и начнешь заниматься разбоем?
-Ho fareu, Tom, tanmateix? Està bé, això. Si ella em deixa portar algunes coses de les que estiguin de més mal borràs, jo fumaré d'amagat i renegaré d'amagat, i faré tots els possibles o esclataré. Quan engegareu la colla i ens farem lladres?
— Скоро. Мы, может быть, сегодня же вечером соберемся все вместе и устроим посвящение.
-Oh! Ben aviat. Aplegarem els minyons, i potser aquesta nit farem la iniciació.
— Устроим что?
-Farem la què?
— Посвящение.
-La iniciació.
— Это еще что за штука?
-Quína cosa és?
— Это значит, что мы все поклянемся стоять друг за дружку и никогда не выдавать секретов шайки, даже если нас будут резать на куски; что мы убьем всякого, кто обидит кого-нибудь из нашей шайки, и не только его, но и всех его родичей.
-És jurar d'estar l'un al costat de l'altre, i no dir mai els secrets de la colla, baldament ens fessin bocins, i matar qualsevol (i tota la seva família) que perjudiqui el cos d'un de la colla.
— Вот это здорово, Том!
-Això és lluït! això és ben lluït, Tom, a fe!
— Еще бы не здорово! А клятву нужно приносить непременно в полночь, в самом глухом, в самом страшном месте, какое только можно отыскать. Лучше всего в доме, где водится нечистая сила. Впрочем, нынче все такие дома разворочены…
-Oi: que n'és, jo en faig la juguesca. I tots aquests juraments s'han de fer a mitja nit, en el lloc més soliu i basardós que pugueu trobar. El més escaient és una casa on surti por; però ara totes estan malmeses.
— Это не беда, лишь бы в полночь.
-Bé, això de la mitja nit és de primera, ça com lla, Tom.
— Да. А клятву мы будем приносить на гробу и расписываться кровью.
-Sí, talment. I heu de jurar damunt d'una caixa de mort, i firmar-ho amb sang.
— Вот это дело! В миллион раз шикарнее, чем быть пиратам. Уж так и быть, Том, я буду жить у вдовы, хоть бы мне пришлось околеть! А если сделаюсь знаменитым разбойником и все заговорят обо мне, она сама будет гордиться и чваниться, что в — свое время пригрела меня.
-Això sí que és una cosa que val la pena! Bé, és un milió de vegades més divertit que el piratejar. Me estaré estaqueta amb la vídua fins que em mori, Tom; i, si arribo a ser una lladre de grapa regular i en parla tothom, em penso que ella n'estarà orgullosa d'haver-me estirat cap a casa seva, fora de la mullena!
Наша летопись окончена. Так как в ней изложена биография мальчика, она должна остановиться именно здесь; если бы она двинулась дальше, она превратилась бы в биографию мужчины. Когда пишешь роман о взрослых, точно знаешь, где остановиться, — на свадьбе; но когда пишешь о детях, приходится ставить последнюю точку там, где тебе удобнее.
Així acaba aquesta crònica. Com que és estrictament la història d'un minyó, ha d'aturar-se aquí: no podria passar gaire endavant sense esdevenir la de un home. Quan hom escriu una novel·la sobre gent gran, sap exactament on ha d'aturar-se, això és, al casament; però quan hom escriu sobre la minyonia ha d'aturar-se allà on pot.
Большинство героев этой книги здравствуют и посейчас; они преуспевают и счастливы. Может быть, когда-нибудь после я сочту небесполезным снова заняться историей изображенных в этой книге детей и погляжу, какие вышли из них мужчины и женщины; поэтому я поступил бы весьма неразумно, если бы сообщил вам теперь об их нынешней жизни.
La major part dels personatges que surten en aquest llibre encara viuen, i són pròspers i feliços. Podrà semblar, algun dia, que valgui la pena de rependre la història dels més joves, i veure quína mena d'homes i dones esdevingueren: així, doncs, serà més assenyat de no revelar cap cosa, ara, d'aquesta part de llurs vides.