Том вступил в Новое общество — “Юных друзей трезвости”, так как членам этого общества выдавали шикарные “знаки отличия”. С него было взято обещание никогда не курить, не жевать табаку, не ругаться скверными словами. После этого он открыл одну новую истину: если хочешь, чтобы человек что-нибудь сделал, пусть даст зарок, что не станет делать этого во веки веков. Вернейший способ! Тому тотчас же мучительно захотелось и ругаться, и пьянствовать. Это желание росло, и только надежда, что скоро может представиться случай покрасоваться перед публикой в пунцовом шарфе, удерживало его, а то он непременно ушел бы из общества. Приближалось Четвертое июля;[37] впрочем, на третьи сутки после того, как он пробыл в веригах трезвости, он перестал о нем думать и возложил все свои надежды на старого мирового судью Фрезера, который лежал при смерти; вероятно, судье будут устроены пышные похороны, так как судья важная персона. И тогда, на его погребении, можно будет щеголять пунцовым шарфом. Три дня подряд Том проявлял глубокий интерес к состоянию здоровья судьи и с душевным волнением справлялся, как он себя чувствует.
Иногда надежды Тома поднимались на такую высоту, что он дерзновенно вынимал, из комода свои знаки отличия и примерял их перед зеркалом. Но судья чувствовал себя то лучше, то хуже. Наконец разнесся слух, что ему сильно полегчало, а потом — что он и совсем поправляется. Том был так возмущен, будто над ним насмеялись. Он тотчас же вышел из общества. И что же? Ночью судье стало хуже, и он умер. Том решил, что после этого никому невозможно верить.
TOM joined the new order of Cadets of Temperance, being attracted by the showy character of their "regalia." He promised to abstain from smoking, chewing, and profanity as long as he remained a member. Now he found out a new thing--namely, that to promise not to do a thing is the surest way in the world to make a body want to go and do that very thing. Tom soon found himself tormented with a desire to drink and swear; the desire grew to be so intense that nothing but the hope of a chance to display himself in his red sash kept him from withdrawing from the order. Fourth of July was coming; but he soon gave that up--gave it up before he had worn his shackles over forty-eight hours--and fixed his hopes upon old Judge Frazer, justice of the peace, who was apparently on his deathbed and would have a big public funeral, since he was so high an official. During three days Tom was deeply concerned about the Judge's condition and hungry for news of it. Sometimes his hopes ran high--so high that he would venture to get out his regalia and practise before the looking-glass. But the Judge had a most discouraging way of fluctuating. At last he was pronounced upon the mend--and then convalescent. Tom was disgusted; and felt a sense of injury, too. He handed in his resignation at once--and that night the Judge suffered a relapse and died. Tom resolved that he would never trust a man like that again.
Похороны были — роскошные. Юные члены общества трезвости так важно шагали в процессии, что их бывший товарищ чуть не лопнул от зависти. Зато теперь Том был вольная птица — это тоже чего-нибудь стоило! Он мог пьянствовать и ругаться сколько душе угодно. Но странное дело! Теперь ему уже не хотелось. Именно потому, что не было никакого запрета, все его греховные желания исчезли и потеряли свою привлекательность.
The funeral was a fine thing. The Cadets paraded in a style calculated to kill the late member with envy. Tom was a free boy again, however--there was something in that. He could drink and swear, now--but found to his surprise that he did not want to. The simple fact that he could, took the desire away, and the charm of it.
Вскоре Том с удивлением заметил, что каникулы, о которых он столько мечтал, становятся ему как будто в тягость.
Tom presently wondered to find that his coveted vacation was beginning to hang a little heavily on his hands.
Он начал было вести дневник, но за три дня не случилось никаких происшествий, и он бросил.
He attempted a diary--but nothing happened during three days, and so he abandoned it.
Но вот в городок приехал негритянский оркестр и произвел на всех большое впечатление. Том и Джо Гарпер собрали свой оркестр из ребят и были счастливы целых два дня.
The first of all the negro minstrel shows came to town, and made a sensation. Tom and Joe Harper got up a band of performers and were happy for two days.
Даже пресловутое Четвертое июля прошло неудачно: лил дождь, процессия не состоялась, а величайший человек в мире (так, по крайней мере, думал Том), мистер Бентом, настоящий сенатор Соединенных Штатов, принес ему оплошное разочарование, ибо оказался отнюдь не великаном двадцати пяти футов росту, а самым заурядным человечком.
Even the Glorious Fourth was in some sense a failure, for it rained hard, there was no procession in consequence, and the greatest man in the world (as Tom supposed), Mr. Benton, an actual United States Senator, proved an overwhelming disappointment--for he was not twenty-five feet high, nor even anywhere in the neighborhood of it.
Приехал цирк. Мальчики три дня после того давали цирковые представления в палатке из дырявых ковров, взимая за вход с мальчиков по три булавки, а с девочек по две; но потом и это надоело.
A circus came. The boys played circus for three days afterward in tents made of rag carpeting--admission, three pins for boys, two for girls--and then circusing was abandoned.
Затем явились гипнотизер[38] и френолог, и после их отъезда стало еще скучнее.
A phrenologist and a mesmerizer came--and went again and left the village duller and drearier than ever.
Иногда устраивались вечеринки для мальчиков и девочек, (Но они бывали так редко и доставляли так много веселья, что промежутки между ними ощущались, как боль.
There were some boys-and-girls' parties, but they were so few and so delightful that they only made the aching voids between ache the harder.
Бекки Тэчер уехала на лето с родителями в свой родной городок Константинополь, и с ее отъездом померкла вся радость жизни.
Becky Thatcher was gone to her Constantinople home to stay with her parents during vacation--so there was no bright side to life anywhere.
Страшная тайна убийства была для Тома непреодолимым страданием. Она, словно язва, терзала его упорной, неутихающей болью.
The dreadful secret of the murder was a chronic misery. It was a very cancer for permanency and pain.
Потом пришла корь.
Then came the measles.
В течение двух долгих недель Том провалялся в постели, как узник, умерший для мира и для всех человеческих дел. Болезнь была тяжелая, ничто не интересовало его. Когда он наконец встал на ноги и в первый раз поплелся, шатаясь, по городу, он везде нашел перемену к худшему. В городке началось возрождение религии, и все стали толковать о “божественном” — не только взрослые, но даже малые дети. Том прошел весь город из конца в конец, страстно надеясь увидеть хоть одного грешника, но и тут его ждало разочарование. Он пошел к Джо Гарперу, но тот изучал евангелие, и Том, грустный, поспешил уйти от этого унылого зрелища. Он стал разыскивать Бена Роджерса, но оказалось, что Бен посещает беднейших жителей и при этом таскает с собою корзину, полную религиозных брошюрок. Когда он наконец разыскал Джима Холлиса, тот стал уверять, что небо послало Тому корь для того, чтобы он покаялся в своих прегрешениях. Каждая новая встреча прибавляла еще одну тонну к той тяжести, которая душила его; в полном отчаянии он кинулся искать пристанища в объятиях Гекльберри Финна, но и тот встретил его текстом из библии. Этого Том не выдержал: сердце его разорвалось; он еле добрел до дома и упал на кровать, чувствуя, что во всем городе он — единственный грешник, обреченный на вечные муки в аду.
During two long weeks Tom lay a prisoner, dead to the world and its happenings. He was very ill, he was interested in nothing. When he got upon his feet at last and moved feebly downtown, a melancholy change had come over everything and every creature. There had been a "revival," and everybody had "got religion," not only the adults, but even the boys and girls. Tom went about, hoping against hope for the sight of one blessed sinful face, but disappointment crossed him everywhere. He found Joe Harper studying a Testament, and turned sadly away from the depressing spectacle. He sought Ben Rogers, and found him visiting the poor with a basket of tracts. He hunted up Jim Hollis, who called his attention to the precious blessing of his late measles as a warning. Every boy he encountered added another ton to his depression; and when, in desperation, he flew for refuge at last to the bosom of Huckleberry Finn and was received with a Scriptural quotation, his heart broke and he crept home and to bed realizing that he alone of all the town was lost, forever and forever.
Ночью разразилась страшная буря с проливным, дождем, зловещими раскатами грома и ослепительными молниями. Том закутался в одеяло с головой и в ужасе ждал своей гибели: у него не было ни тени сомнения, что вся эта суматоха затеяна из-за него. Он был уверен, — что своими грехами истощил долготерпение господа бога и теперь ему не будет пощады. Если бы кто-нибудь вздумал выдвинуть артиллерию против ничтожной букашки, Том счел бы это напрасной тратой сил и снарядов, но он вовсе не находил странным, что небеса соорудили дорогостоящую грозу, чтобы сокрушить такую букашку, как он.
And that night there came on a terrific storm, with driving rain, awful claps of thunder and blinding sheets of lightning. He covered his head with the bedclothes and waited in a horror of suspense for his doom; for he had not the shadow of a doubt that all this hubbub was about him. He believed he had taxed the forbearance of the powers above to the extremity of endurance and that this was the result. It might have seemed to him a waste of pomp and ammunition to kill a bug with a battery of artillery, but there seemed nothing incongruous about the getting up such an expensive thunderstorm as this to knock the turf from under an insect like himself.
Мало-помалу гроза стала затихать и прошла, не выполнив своей главной задачи. Первым побуждением мальчика было возблагодарить господа бога и мгновенно исправиться, вторым — подождать еще немножко, так как не похоже да то, чтобы гроза разразилась опять.
By and by the tempest spent itself and died without accomplishing its object. The boy's first impulse was to be grateful, and reform. His second was to wait--for there might not be any more storms.
На следующий день снова пришлось приглашать докторов: болезнь Тома возобновилась. Три недели, в течение которых Том пролежал на спине, показались ему на этот раз целой вечностью. Когда наконец он вышел из дому, он даже не радовался, что смерть пощадила его. Он помнил, каким одиноким и бесприютным был он в последнее время. Он лениво побрел по улицам и увидел, что Джим Холлис вместе с другими мальчишками судит кошку за убийство птички. Жертва кошки находилась тут же. Дальше в укромном закоулке сидели Джо Гарпер и Гекльберри Финн и уплетали краденую дыню. Бедняги! К ним, как недавно к Тому, вернулась их недавняя болезнь.
The next day the doctors were back; Tom had relapsed. The three weeks he spent on his back this time seemed an entire age. When he got abroad at last he was hardly grateful that he had been spared, remembering how lonely was his estate, how companionless and forlorn he was. He drifted listlessly down the street and found Jim Hollis acting as judge in a juvenile court that was trying a cat for murder, in the presence of her victim, a bird. He found Joe Harper and Huck Finn up an alley eating a stolen melon. Poor lads! they--like Tom--had suffered a relapse.