Проснувшись утром в понедельник, Том почувствовал себя очень несчастным. Он всегда чувствовал себя несчастным в понедельник утром, так как этим днем начиналась новая неделя долгих терзаний в школе. Ему даже хотелось тогда, чтобы в жизни совсем не было воскресений, так как после краткой свободы возвращение в темницу еще тяжелее.
MONDAY morning found Tom Sawyer miserable. Monday morning always found him so--because it began another week's slow suffering in school. He generally began that day with wishing he had had no intervening holiday, it made the going into captivity and fetters again so much more odious.
Том лежал и думал. Вдруг ему пришло в голову, что хорошо было бы заболеть; тогда он останется дома и не пойдет в школу. Надежда слабая, но почему не попробовать! Он исследовал свой организм. Нигде не болело, и он снова ощупал себя. На этот раз ему показалось, что у него начинается резь в животе, и он обрадовался, надеясь, что боли усилятся. Но боли, напротив, вскоре ослабели и мало-помалу исчезли. Том стал думать дальше. И вдруг обнаружил, что у него шатается зуб. Это была большая удача; он уже собирался застонать для начала, но тут же сообразил, что, если он заикнется о зубе, тетка немедленно выдернет зуб, — а это больно. Поэтому он решил, что зуб лучше оставить про запас и поискать чего-нибудь другого. Некоторое время ничего не подвертывалось; затем он вспомнил, как доктор рассказывал об одной болезни, уложившей пациента в кровать на две или три недели и грозившей ему потерей пальца. Мальчик со страстной надеждой высунул из-под простыни ногу и начал исследовать больной палец. У него не было ни малейшего представления о том, каковы признаки этой болезни. Однако попробовать все-таки стоило, и он принялся усердно стонать.
Tom lay thinking. Presently it occurred to him that he wished he was sick; then he could stay home from school. Here was a vague possibility. He canvassed his system. No ailment was found, and he investigated again. This time he thought he could detect colicky symptoms, and he began to encourage them with considerable hope. But they soon grew feeble, and presently died wholly away. He reflected further. Suddenly he discovered something. One of his upper front teeth was loose. This was lucky; he was about to begin to groan, as a "starter," as he called it, when it occurred to him that if he came into court with that argument, his aunt would pull it out, and that would hurt. So he thought he would hold the tooth in reserve for the present, and seek further. Nothing offered for some little time, and then he remembered hearing the doctor tell about a certain thing that laid up a patient for two or three weeks and threatened to make him lose a finger. So the boy eagerly drew his sore toe from under the sheet and held it up for inspection. But now he did not know the necessary symptoms. However, it seemed well worth while to chance it, so he fell to groaning with considerable spirit.
Но Сид спал и не замечал стонов.
But Sid slept on unconscious.
Том застонал громче, и понемногу ему стало казаться, что палец у него действительно болит.
Tom groaned louder, and fancied that he began to feel pain in the toe.
Сид не проявлял никаких признаков жизни.
No result from Sid.
Том даже запыхался от усилий. Он отдохнул немного, потом набрал воздуху и напустил целый ряд чрезвычайно удачных стонов.
Tom was panting with his exertions by this time. He took a rest and then swelled himself up and fetched a succession of admirable groans.
Сид продолжал храпеть.
Sid snored on.
Том вышел из себя. Он сказал: “Сид! Сид!” — и стал легонько трясти спящего. Это подействовало, и Том опять застонал. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, фыркнул и уставился на Тома. Том продолжал стонать.
Сид оказал:
Tom was aggravated. He said, "Sid, Sid!" and shook him. This course worked well, and Tom began to groan again. Sid yawned, stretched, then brought himself up on his elbow with a snort, and began to stare at Tom. Tom went on groaning. Sid said:
— Том! Слушай-ка, Том!
Ответа не было.
— Ты слышишь, Том? Том! Что с тобою, Том?
Сид, в свою очередь, тряхнул брата, тревожно вглядываясь ему в лицо.
"Tom! Say, Tom!" [No response.] "Here, Tom! TOM! What is the matter, Tom?" And he shook him and looked in his face anxiously.
Том простонал:
Tom moaned out:
— Оставь меня, Сид! Не тряси!
"Oh, don't, Sid. Don't joggle me."
— Да что с тобою, Том? Я пойду и позову тетю.
"Why, what's the matter, Tom? I must call auntie."
— Нет, не надо, Может быть, это скоро пройдет. Никого не зови.
"No--never mind. It'll be over by and by, maybe. Don't call anybody."
— Нет-нет, надо позвать! Да не стони так ужасно!.. Давно это с тобою?
"But I must! Don't groan so, Tom, it's awful. How long you been this way?"
— Несколько часов. Ой! Ради бога, не ворочайся, Сид! Ты просто погубишь меня.
"Hours. Ouch! Oh, don't stir so, Sid, you'll kill me."
— Отчего ты раньше не разбудил меня, Том? Ой, Том, перестань стонать! Меня прямо мороз продирает по коже от твоих стонов. Что у тебя болит?
"Tom, why didn't you wake me sooner? Oh, Tom, don't! It makes my flesh crawl to hear you. Tom, what is the matter?"
— Я все тебе прощаю, Сид!.. (Стон.) Все, в чем ты передо мной виноват. Когда меня не станет…
"I forgive you everything, Sid. [Groan.] Everything you've ever done to me. When I'm gone--"
— Том, неужели ты и вправду умираешь? Том, не умирай… пожалуйста! Может быть…
"Oh, Tom, you ain't dying, are you? Don't, Tom--oh, don't. Maybe--"
— Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Скажи им об этом, Сид. А одноглазого котенка и оконную раму отдай, Сид, той девочке, что недавно приехала в город, и скажи ей…
"I forgive everybody, Sid. [Groan.] Tell 'em so, Sid. And Sid, you give my window-sash and my cat with one eye to that new girl that's come to town, and tell her--"
Но Сид схватил одежду — и за дверь. Теперь Том на самом деле страдал, — так чудесно работало его воображение, — и стоны его звучали вполне естественно.
But Sid had snatched his clothes and gone. Tom was suffering in reality, now, so handsomely was his imagination working, and so his groans had gathered quite a genuine tone.
Сид сбежал по лестнице и крикнул:
Sid flew downstairs and said:
— Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает!
"Oh, Aunt Polly, come! Tom's dying!"
— Умирает?
"Dying!"
— Да! Да! Чего же вы ждете? Идите скорей!
"Yes'm. Don't wait--come quick!"
— Вздор! Не верю!
"Rubbage! I don't believe it!"
Но все же она что есть духу взбежала наверх. Сид и Мери — за нею. Лицо у нее было бледное, губы дрожали. Добежав до постели Тома, она едва могла выговорить:
But she fled upstairs, nevertheless, with Sid and Mary at her heels. And her face grew white, too, and her lip trembled. When she reached the bedside she gasped out:
— Том! Том! Что с тобой?
"You, Tom! Tom, what's the matter with you?"
— Ой, тетя, я…
"Oh, auntie, I'm--"
— Что с тобою, что с тобою, дитя?
"What's the matter with you--what is the matter with you, child?"
— Ой, тетя, у меня на пальце гангрена!
"Oh, auntie, my sore toe's mortified!"
Тетя Полли упала на стул и сперва засмеялась, потом заплакала, потом и засмеялась и заплакала сразу.
Это привело ее в себя, и она оказала:
The old lady sank down into a chair and laughed a little, then cried a little, then did both together. This restored her and she said:
— Ну и напугал же ты меня, Том! А теперь довольно: прекрати свои фокусы, и чтобы этого больше не было!
"Tom, what a turn you did give me. Now you shut up that nonsense and climb out of this."
Стоны замолкли, и боль в пальце мгновенно прошла. Том (почувствовал себя в нелепом положении.
The groans ceased and the pain vanished from the toe. The boy felt a little foolish, and he said:
— Право же, тетя Полли, мне казалось, что палец у меня совсем омертвел, и мне было так больно, что я даже забыл про свой зуб.
"Aunt Polly, it seemed mortified, and it hurt so I never minded my tooth at all."
— Зуб? А с зубом у тебя что?
"Your tooth, indeed! What's the matter with your tooth?"
— Шатается и страшно болит, прямо нестерпимо…
"One of them's loose, and it aches perfectly awful."
— Ну, будет, будет, не вздумай только хныкать опять! Открой-ка рот!.. Да, зуб действительно шатается, но от этого ты не умрешь… Мери, принеси шелковую нитку и горящую головню из кухни.
"There, there, now, don't begin that groaning again. Open your mouth. Well--your tooth is loose, but you're not going to die about that. Mary, get me a silk thread, and a chunk of fire out of the kitchen."
Tom said:
— Тетечка, не вырывайте, не надо, не рвите его — он уже больше не болит! Провалиться мне на этом месте, если он хоть чуточку болит! Тетечка, пожалуйста, не надо! Я и так все равно пойду в школу…
"Oh, please, auntie, don't pull it out. It don't hurt any more. I wish I may never stir if it does. Please don't, auntie. I don't want to stay home from school."
— Пойдешь в школу? Так вот оно что! Ты только для того и поднял всю эту кутерьму, чтобы увильнуть от занятий и удрать на реку ловить рыбу! Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты, словно нарочно, надрываешь мое старое сердце своими безобразными выходками!
Тем временем подоспели орудия для удаления зуба. Тетя Полли сделала петлю на конце нитки, надела ее на больной зуб и крепко затянула, а другой конец привязала к столбику кровати; затем схватила пылающую головню и ткнула ее чуть не в самую физиономию мальчика. Миг — и зуб повис на нитке, привязанной к столбику.
"Oh, you don't, don't you? So all this row was because you thought you'd get to stay home from school and go a-fishing? Tom, Tom, I love you so, and you seem to try every way you can to break my old heart with your outrageousness." By this time the dental instruments were ready. The old lady made one end of the silk thread fast to Tom's tooth with a loop and tied the other to the bedpost. Then she seized the chunk of fire and suddenly thrust it almost into the boy's face. The tooth hung dangling by the bedpost, now.
Но за всякое испытание человеку дается награда. Когда Том после завтрака отправился в школу, все товарищи, с которыми он встречался на улице, завидовали ему, так как пустота, образовавшаяся в верхнем ряду его зубов, позволяла ему плевать совершенно новым, замечательным способом. Вокруг него собралась целая свита мальчишек, заинтересованных этим зрелищем; один из них, порезавший себе палец и до сих пор служивший предметом общего внимания и поклонения, сразу утратил всех до одного своих приверженцев, и слава его мгновенно померкла. Это страшно огорчило его, и он объявил с напускным презрением, что плевать, как Том Сойер, — пустяковое дело, но другой мальчик ответил на это: “Зелен виноград!” — и развенчанный герой удалился с позором.
But all trials bring their compensations. As Tom wended to school after breakfast, he was the envy of every boy he met because the gap in his upper row of teeth enabled him to expectorate in a new and admirable way. He gathered quite a following of lads interested in the exhibition; and one that had cut his finger and had been a centre of fascination and homage up to this time, now found himself suddenly without an adherent, and shorn of his glory. His heart was heavy, and he said with a disdain which he did not feel that it wasn't anything to spit like Tom Sawyer; but another boy said, "Sour grapes!" and he wandered away a dismantled hero.
Вскоре после этого Том повстречался с юным парией[17] Гекльберри Финном, сыном местного пьяницы. Все матери в городе от всего сердца ненавидели Гекльберри и в то же время боялись его, потому что он был ленивый, невоспитанный, скверный мальчишка, не признававший никаких обязательных правил. И еще потому, что их дети — все до одного — души в нем не чаяли, любили водиться с ним, хотя это было запрещено, и жаждали подражать ему во всем. Том, как и все прочие мальчишки из почтенных семейств, завидовал отверженному Гекльберри, и ему также было строго-настрого запрещено иметь дело с этим оборванцем. Конечно, именно по этой причине Том не упускал случая поиграть с ним. Гекльберри одевался в обноски с плеча взрослых людей; одежда его была испещрена разноцветными пятнами и так изодрана, что лохмотья развевались по ветру. Шляпа его представляла собою развалину обширных размеров; от ее полей свешивался вниз длинный обрывок в виде полумесяца; пиджак, в те редкие дни, когда Гек напяливал его на себя, доходил ему чуть не до пят, так что задние пуговицы помещались значительно ниже шины; штаны висели на одной подтяжке и сзади болтались пустым мешком, а внизу были украшены бахромой и волочились по грязи, если Гек не засучивал их.
Shortly Tom came upon the juvenile pariah of the village, Huckleberry Finn, son of the town drunkard. Huckleberry was cordially hated and dreaded by all the mothers of the town, because he was idle and lawless and vulgar and bad--and because all their children admired him so, and delighted in his forbidden society, and wished they dared to be like him. Tom was like the rest of the respectable boys, in that he envied Huckleberry his gaudy outcast condition, and was under strict orders not to play with him. So he played with him every time he got a chance. Huckleberry was always dressed in the cast-off clothes of full-grown men, and they were in perennial bloom and fluttering with rags. His hat was a vast ruin with a wide crescent lopped out of its brim; his coat, when he wore one, hung nearly to his heels and had the rearward buttons far down the back; but one suspender supported his trousers; the seat of the trousers bagged low and contained nothing, the fringed legs dragged in the dirt when not rolled up.
Гекльберри был вольная птица, бродил где вздумается. В хорошую погоду он ночевал на ступеньках чужого крыльца, а в дождливую — в пустых бочках. Ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, он никого не должен был слушаться, над ним не было господина. Он мог удить рыбу или купаться, когда и где ему было угодно, и сидеть в воде, сколько заблагорассудится. Никто не запрещал ему драться. Он мог не ложиться спать хоть до утра. Весной он первый из всех мальчиков начинал ходить босиком, а осенью обувался последним. Ему не надо было ни мыться, ни надевать чистое платье, а ругаться он умел удивительно. Словом, у него было все, что делает жизнь прекрасной. Так думали в Санкт-Петербурге все изнуренные, скованные по рукам и ногам “хорошо воспитанные” мальчики из почтенных семейств.
Huckleberry came and went, at his own free will. He slept on doorsteps in fine weather and in empty hogsheads in wet; he did not have to go to school or to church, or call any being master or obey anybody; he could go fishing or swimming when and where he chose, and stay as long as it suited him; nobody forbade him to fight; he could sit up as late as he pleased; he was always the first boy that went barefoot in the spring and the last to resume leather in the fall; he never had to wash, nor put on clean clothes; he could swear wonderfully. In a word, everything that goes to make life precious that boy had. So thought every harassed, hampered, respectable boy in St. Petersburg.
Том приветствовал романтического бродягу:
Tom hailed the romantic outcast:
— Эй, Гекльберри! Здравствуй!
"Hello, Huckleberry!"
— Здравствуй и ты, если хочешь…
"Hello yourself, and see how you like it."
— Что это у тебя?
"What's that you got?"
— Дохлая кошка.
"Dead cat."
— Дай-ка, Гек, посмотреть!.. Ишь ты, окоченела совсем. Где ты ее достал?
"Lemme see him, Huck. My, he's pretty stiff. Where'd you get him?"
— Купил у одного мальчишки.
"Bought him off'n a boy."
— Что дал?
"What did you give?"
— Синий билетик да бычий пузырь… Пузырь я достал на бойне.
"I give a blue ticket and a bladder that I got at the slaughter-house."
— А где ты взял синий билетик?
"Where'd you get the blue ticket?"
— Купил у Бена Роджерса две недели назад… дал ему палку для обруча.
"Bought it off'n Ben Rogers two weeks ago for a hoop-stick."
— Слушай-ка, Гек, дохлые кошки — на что они надобны?
"Say--what is dead cats good for, Huck?"
— Как — на что? А бородавки сводить.
"Good for? Cure warts with."
— Разве? Я знаю средство почище.
"No! Is that so? I know something that's better."
— А вот и, не знаешь! Какое?
"I bet you don't. What is it?"
— Гнилая вода.
"Why, spunk-water."
— Гнилая вода? Ничего она не стоит, твоя гнилая вода!
"Spunk-water! I wouldn't give a dern for spunk-water."
— Ничего не стоит? А ты пробовал?
"You wouldn't, wouldn't you? D'you ever try it?"
— Я-то не пробовал. Но Боб Таннер — он пробовал.
"No, I hain't. But Bob Tanner did."
— А кто тебе об этом сказал?
"Who told you so!"
— Он сказал Джеффу Тэчеру, а Джефф сказал Джонни Бейкеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот и знаю.
"Why, he told Jeff Thatcher, and Jeff told Johnny Baker, and Johnny told Jim Hollis, and Jim told Ben Rogers, and Ben told a nigger, and the nigger told me. There now!"
— Ну, так что же из этого? Все они врут. По крайней мере, все, кроме негра, его я не знаю. Но я еще не видывал негра, который не врал бы. Все это пустая болтовня! Теперь ты мне окажи, Гек, как сводил бородавки Боб Таннер?
"Well, what of it? They'll all lie. Leastways all but the nigger. I don't know him. But I never see a nigger that wouldn't lie. Shucks! Now you tell me how Bob Tanner done it, Huck."
— Да так: взял и сунул руку в гнилой пень, где скопилась дождевая вода.
"Why, he took and dipped his hand in a rotten stump where the rain-water was."
— Днем?
"In the daytime?"
— Ну конечно.
"Certainly."
— Лицом ко пню?
"With his face to the stump?"
— А то как же?
"Yes. Least I reckon so."
— И при этом говорил что-нибудь?
"Did he say anything?"
— Как будто ничего не говорил… Но кто его знает? Не знаю.
"I don't reckon he did. I don't know."
— Ага! Еще бы ты захотел свести бородавки гнилой водой, когда ты берешься за дело, как самый бестолковый дуралей! Из таких глупостей, разумеется, толку не будет. Надо пойти одному в чащу леса, заприметить местечко, где есть такой пень, и ровно в полночь стать к нему спиною, сунуть в него руку и сказать:
"Aha! Talk about trying to cure warts with spunk-water such a blame fool way as that! Why, that ain't a-going to do any good. You got to go all by yourself, to the middle of the woods, where you know there's a spunk-water stump, and just as it's midnight you back up against the stump and jam your hand in and say:
Ячмень, ячмень да гниль-вода, индейская еда,
Все бородавки у меня возьмите навсегда!
'Barley-corn, barley-corn, injun-meal shorts, Spunk-water, spunk-water, swaller these warts,'
А потом надо закрыть глаза и скоро-скоро отойти ровно на одиннадцать шагов и три раза повернуться на месте, а по дороге домой не сказать никому ни слова. Если скажешь, — пропало: колдовство не подействует.
and then walk away quick, eleven steps, with your eyes shut, and then turn around three times and walk home without speaking to anybody. Because if you speak the charm's busted."
— Да, похоже, что это правильный способ, только Боб Таннер… он сводил бородавки, не так.
"Well, that sounds like a good way; but that ain't the way Bob Tanner done."
— Да уж наверно не так! Потому-то у него тьма бородавок, он самый бородавчатый из всех ребят в нашем городе. А если бы он знал, как действовать гнилой водой, на нем не было бы теперь ни одной бородавки. Я сам их тысячи свел этой песней, — да, Гек, со своих собственных рук. У меня их было очень много, потому что я часто возился с лягушками. Иногда я вывожу их бобом.
"No, sir, you can bet he didn't, becuz he's the wartiest boy in this town; and he wouldn't have a wart on him if he'd knowed how to work spunk-water. I've took off thousands of warts off of my hands that way, Huck. I play with frogs so much that I've always got considerable many warts. Sometimes I take 'em off with a bean."
— Да, это средство верное. Я и сам его пробовал.
"Yes, bean's good. I've done that."
— А! как?
"Have you? What's your way?"
— Берешь боб и разрезаешь его на две части, потом режешь свою бородавку ножом, чтобы достать каплю крови, и мажешь этой кровью одну половину боба, а потом выкапываешь ямку и зарываешь эту половину в землю… около полуночи на перекрестке дорог, в новолунье, а вторую половину сжигаешь. Дело в том, что та половина, на которой есть кровь, будет тянуть и тянуть к себе вторую половину, а кровь тем временем притянет к себе бородавку, и бородавка очень скоро сойдет.
"You take and split the bean, and cut the wart so as to get some blood, and then you put the blood on one piece of the bean and take and dig a hole and bury it 'bout midnight at the crossroads in the dark of the moon, and then you burn up the rest of the bean. You see that piece that's got the blood on it will keep drawing and drawing, trying to fetch the other piece to it, and so that helps the blood to draw the wart, and pretty soon off she comes."
— Верно, Гек, верно, хотя было бы еще лучше, если бы, закапывая в ямку половину боба, ты при этом приговаривал так: “В землю боб — бородавка долой; теперь навсегда я расстанусь с тобой!” Так было бы еще сильнее. Так сводит бородавки Джо Гарпер, а уж он бывалый! Где только не был. — доезжал чуть не до Кунвиля… Ну, а как же ты сводишь их дохлыми кошками?
"Yes, that's it, Huck--that's it; though when you're burying it if you say 'Down bean; off wart; come no more to bother me!' it's better. That's the way Joe Harper does, and he's been nearly to Coonville and most everywheres. But say--how do you cure 'em with dead cats?"
— А вот как. Возьми кошку и ступай с ней на кладбище незадолго до полуночи — к свежей могиле, где похоронен какой-нибудь плохой человек, и вот в полночь явится черт, а может, два и три; но ты их не увидишь, только услышишь, будто ветер шумит, а может, и услышишь ихний разговор. И когда они потащат покойника, ты брось им вслед кошку и скажи: “Черт за мертвецом, кот за чертом, бородавки за котом, — тут и дело с концом, все трое долой от меня!” От этого всякая бородавка сойдет.
"Why, you take your cat and go and get in the grave-yard 'long about midnight when somebody that was wicked has been buried; and when it's midnight a devil will come, or maybe two or three, but you can't see 'em, you can only hear something like the wind, or maybe hear 'em talk; and when they're taking that feller away, you heave your cat after 'em and say, 'Devil follow corpse, cat follow devil, warts follow cat, I'm done with ye!' That'll fetch any wart."
— Похоже на то. Сам-то ты когда-нибудь пробовал, Гек?
"Sounds right. D'you ever try it, Huck?"
— Нет. Но мне оказывала старуха Гопкинс.
"No, but old Mother Hopkins told me."
— Ну, так это верно: говорят, она ведьма.
"Well, I reckon it's so, then. Becuz they say she's a witch."
— “Говорят”! Я наверняка знаю. Она напустила порчу на отца. Отец мне сам рассказывал. Раз он идет и видит, что она на него напускает порчу. Он взял камень да в нее, — еле увернулась. И что же ты думаешь: в ту самую ночь он скатился во сне с навеса, пьяный, и сломал себе руку.
"Say! Why, Tom, I know she is. She witched pap. Pap says so his own self. He come along one day, and he see she was a-witching him, so he took up a rock, and if she hadn't dodged, he'd a got her. Well, that very night he rolled off'n a shed wher' he was a layin drunk, and broke his arm."
— Боже мой, страсти какие! А как же он догадался, что это она напустила порчу?
"Why, that's awful. How did he know she was a-witching him?"
— Для отца это — плевое дело. Он говорит: если ведьма пялит на тебя свои глазищи, ясно — она колдует. Хуже всего, если она при этом бормочет; это значит — она читает “Отче наш”[18] навыворот, задом наперед, — понимаешь?
"Lord, pap can tell, easy. Pap says when they keep looking at you right stiddy, they're a-witching you. Specially if they mumble. Becuz when they mumble they're saying the Lord's Prayer backards."
— Слушай-ка, Гек, ты когда будешь пробовать кошку?
"Say, Hucky, when you going to try the cat?"
— Нынче ночью. Я так думаю, черти наверняка придут в эту ночь за старым грешником Вильямсом.
"To-night. I reckon they'll come after old Hoss Williams to-night."
— Да ведь его еще в субботу похоронили, Гек! Они, поди, уж утащили его в субботнюю ночь!
"But they buried him Saturday. Didn't they get him Saturday night?"
— Глупости! До полуночи они не могли утащить его, а в полночь настало воскресенье. В воскресенье черти не очень-то бродят по земле.
"Why, how you talk! How could their charms work till midnight?--and then it's Sunday. Devils don't slosh around much of a Sunday, I don't reckon."
— Верно, верно. Я и не подумал… Возьмешь меня с собой?
"I never thought of that. That's so. Lemme go with you?"
— Конечно, если ты не боишься.
"Of course--if you ain't afeard."
— Боюсь! Ну вот еще! Ты не забудешь мяукнуть?
"Afeard! 'Tain't likely. Will you meow?"
— Не забуду… И если тебе можно выйти, ты сам мяукни о ответ. А то в прошлый раз я мяукал, мяукал, пока старик Гейс не стал швырять в меня камнями, да еще приговаривает: “Черт бы побрал эту кошку!” Я выбил ему стекло кирпичом, — только ты смотри не болтай.
"Yes--and you meow back, if you get a chance. Last time, you kep' me a-meowing around till old Hays went to throwing rocks at me and says 'Dern that cat!' and so I hove a brick through his window--but don't you tell."
— Ладно. В ту ночь я не мог промяукать в ответ: за мной следила тетка; но нынче непременно мяукну… Слушай, Гек, что это у тебя?
"I won't. I couldn't meow that night, becuz auntie was watching me, but I'll meow this time. Say--what's that?"
— Так, пустяки — просто клещ.
"Nothing but a tick."
— Где ты его нашел?
"Where'd you get him?"
— В лесу.
"Out in the woods."
— Что возьмешь за него?
"What'll you take for him?"
— Не знаю. Неохота его продавать.
"I don't know. I don't want to sell him."
— Ну и не надо! Да и клещ-то крохотный.
"All right. It's a mighty small tick, anyway."
— Ну, еще бы! Чужого клеща всегда норовят обругать. А для меня и этот хорош.
"Oh, anybody can run a tick down that don't belong to them. I'm satisfied with it. It's a good enough tick for me."
— Клещей в лесу пропасть. Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел.
"Sho, there's ticks a plenty. I could have a thousand of 'em if I wanted to."
— За чем же дело стало? Что же не идешь набирать?.. Ага! Сам знаешь, что не найдешь ничего. Этот клещ очень ранний. Первый клещ, какой попался мне нынче весной.
"Well, why don't you? Becuz you know mighty well you can't. This is a pretty early tick, I reckon. It's the first one I've seen this year."
— Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб.
"Say, Huck--I'll give you my tooth for him."
— Покажи.
"Less see it."
Том достал бумажку и осторожно развернул ее. Гекльберри сумрачно глянул на зуб. Искушение было сильнее. Наконец он спросил:
Tom got out a bit of paper and carefully unrolled it. Huckleberry viewed it wistfully. The temptation was very strong. At last he said:
— Настоящий?
"Is it genuwyne?"
Том вздернул верхнюю губу и показал пустоту меж зубами.
Tom lifted his lip and showed the vacancy.
— Ну ладно, — оказал Гекльберри. — Значит, по рукам!
"Well, all right," said Huckleberry, "it's a trade."
Том положил клеща в коробочку из-под пистонов, еще недавно служившую тюрьмой для жука, и мальчики расстались, причем каждый чувствовал, что стал богаче.
Tom enclosed the tick in the percussion-cap box that had lately been the pinchbug's prison, and the boys separated, each feeling wealthier than before.
Дойдя до школы — небольшого бревенчатого дома, стоявшего в стороне от всех прочих зданий, — Том зашагал очень быстро, словно добросовестно спешил на урок. Он повесил шляпу на колышек и с деловитой торопливостью устремился к своей скамье. Учитель, восседая, как на троне, на высоком плетеном кресле, мирно дремал, убаюканный мерным жужжанием класса. Появление Тома разбудило его.
When Tom reached the little isolated frame school-house, he strode in briskly, with the manner of one who had come with all honest speed. He hung his hat on a peg and flung himself into his seat with business-like alacrity. The master, throned on high in his great splint-bottom arm-chair, was dozing, lulled by the drowsy hum of study. The interruption roused him.
— Томас Сойер!
"Thomas Sawyer!"
Том знал, что, когда учитель зовет его полным именем, это не предвещает ничего хорошего.
Tom knew that when his name was pronounced in full, it meant trouble.
— Да, сэр?
"Sir!"
— Подите сюда!.. Ну, сэр, а сегодня почему вы изволили опоздать?
"Come up here. Now, sir, why are you late again, as usual?"
Том хотел было соврать что-нибудь, но в эту минуту в глаза ему бросились золотистые косы, которые он сразу узнал благодаря электрическому току любви. Он увидел, что единственное свободное место на той половине класса, где сидели девочки, было рядом с ней, и моментально ответил:
Tom was about to take refuge in a lie, when he saw two long tails of yellow hair hanging down a back that he recognized by the electric sympathy of love; and by that form was the only vacant place on the girls' side of the school-house. He instantly said:
— Я остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном.
"I stopped to talk with Huckleberry Finn!"
Учитель окаменел от изумления: он растерянно уставился на Тома. Гудение в классе смолкло. Школьники спрашивали себя, не сошел ли с ума этот отчаянный малый. Наконец учитель сказал:
The master's pulse stood still, and he stared helplessly. The buzz of study ceased. The pupils wondered if this foolhardy boy had lost his mind. The master said:
— Что… что ты сделал?
"You--you did what?"
— Остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном!
"Stopped to talk with Huckleberry Finn."
Ошибиться в значении этих слов было невозможно.
There was no mistaking the words.
— Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я когда-либо слыхал. За такую вину линейки мало. Снимите куртку!
"Thomas Sawyer, this is the most astounding confession I have ever listened to. No mere ferule will answer for this offence. Take off your jacket."
Рука учителя трудилась, пока не устала. Пук розог стал значительно тоньше. Затем последовал приказ:
The master's arm performed until it was tired and the stock of switches notably diminished. Then the order followed:
— Теперь, сэр, ступайте и садитесь с девочками! И пусть это послужит вам уроком.
"Now, sir, go and sit with the girls! And let this be a warning to you."
Ученики захихикали. Это как будто сконфузило Тома. Но на самом деле его смущение было вызвано другим обстоятельством: он благоговел перед неведомым ему божеством и мучительно радовался своей великой удаче. Он присел на краешек сосновой скамьи.
The titter that rippled around the room appeared to abash the boy, but in reality that result was caused rather more by his worshipful awe of his unknown idol and the dread pleasure that lay in his high good fortune. He sat down upon the end of the pine bench and the girl hitched herself away from him with a toss of her head. Nudges and winks and whispers traversed the room, but Tom sat still, with his arms upon the long, low desk before him, and seemed to study his book.
Девочка вздернула нос и отодвинулась. Все кругом шептались, перемигивались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись на длинную низкую парту, и, по-видимому, прилежно читал. На него перестали обращать внимание; класс опять наполнился унылым гудением. Мало-помалу мальчик начал поглядывать исподтишка на соседку. Та заметила, надула губы и на целую минуту отвернулась. Когда же она глянула украдкой в его сторону, перед нею лежал персик. Девочка отодвинула персик. Том мягким движением снова придвинул его. Она опять оттолкнула персик, но уже без всякой враждебности. Том терпеливо положил персик на прежнее место, и она уже не отодвигала его.
Том нацарапал на грифельной доске: “Пожалуйста, возьмите, — у меня есть еще”. Девочка посмотрела на доску, но лицо ее осталось равнодушным. Тогда он начал рисовать на доске, прикрывая свой рисунок левой рукой. Девочка на первых порах притворялась, будто не обращает внимания, но затем еле заметными признаками стало обнаруживаться ее любопытство. Мальчик продолжал рисовать, будто ничего не замечая. Девочка сделала было попытку подглядеть исподтишка, что он рисует, но Том опять-таки и виду не подал, что замечает ее любопытство. Наконец она сдалась и попросила нерешительным шепотом:
By and by attention ceased from him, and the accustomed school murmur rose upon the dull air once more. Presently the boy began to steal furtive glances at the girl. She observed it, "made a mouth" at him and gave him the back of her head for the space of a minute. When she cautiously faced around again, a peach lay before her. She thrust it away. Tom gently put it back. She thrust it away again, but with less animosity. Tom patiently returned it to its place. Then she let it remain. Tom scrawled on his slate, "Please take it--I got more." The girl glanced at the words, but made no sign. Now the boy began to draw something on the slate, hiding his work with his left hand. For a time the girl refused to notice; but her human curiosity presently began to manifest itself by hardly perceptible signs. The boy worked on, apparently unconscious. The girl made a sort of non-committal attempt to see, but the boy did not betray that he was aware of it. At last she gave in and hesitatingly whispered:
— Дайте посмотреть!
"Let me see it."
Том открыл часть карикатурно-нелепого дома с двумя фасадами и трубой, из которой выходил дым в виде штопора. Девочка так увлеклась рисованием Тома, что позабыла обо всем на свете. Когда Том кончил, она бросила взгляд на рисунок и прошептала:
Tom partly uncovered a dismal caricature of a house with two gable ends to it and a corkscrew of smoke issuing from the chimney. Then the girl's interest began to fasten itself upon the work and she forgot everything else. When it was finished, she gazed a moment, then whispered:
— Какая прелесть! Нарисуйте человечка!
"It's nice--make a man."
Художник поставил во дворе перед домом человека, похожего на подъемный кран, и такого высокого, что для него не составило бы никакого труда перешагнуть через дом. Но девочка была не слишком требовательна. Она осталась довольна чудовищем и прошептала:
The artist erected a man in the front yard, that resembled a derrick. He could have stepped over the house; but the girl was not hypercritical; she was satisfied with the monster, and whispered:
— Какой красивый! Теперь нарисуйте меня.
"It's a beautiful man--now make me coming along."
Том нарисовал песочные часы, увенчанные круглой луной, приделал к ним тонкие соломинки ручек и ножек и вооружил растопыренные пальчики громаднейшим веером.
Tom drew an hour-glass with a full moon and straw limbs to it and armed the spreading fingers with a portentous fan. The girl said:
— Ах, как хорошо! — сказала девочка. — Хотела бы я так рисовать!
"It's ever so nice--I wish I could draw."
— Это нетрудно. Я вас научу.
"It's easy," whispered Tom, "I'll learn you."
— В самом деле? Когда?
"Oh, will you? When?"
— На большой перемене. Вы ходите домой обедать?
"At noon. Do you go home to dinner?"
— Если вы останетесь, и я останусь.
"I'll stay if you will."
— Ладно. Вот здорово! Как вас зовут?
"Good--that's a whack. What's your name?"
— Бекки Тэчер. А вас? Впрочем, знаю, — Томас Сойер.
"Becky Thatcher. What's yours? Oh, I know. It's Thomas Sawyer."
— Меня называют так, когда хотят высечь. Когда я веду себя хорошо, меня зовут Том. Вы зовите меня Том. Ладно?
"That's the name they lick me by. I'm Tom when I'm good. You call me Tom, will you?"
— Ладно.
"Yes."
Том опять начал писать на доске, пряча написанное от Бекки. Но теперь она перестала стесняться и попросила показать, что там такое.
Том отговаривался:
Now Tom began to scrawl something on the slate, hiding the words from the girl. But she was not backward this time. She begged to see. Tom said:
— Право же, тут нет ничего!
"Oh, it ain't anything."
— Нет, есть!
"Yes it is."
— Нет, нету; да вам и смотреть-то не хочется.
"No it ain't. You don't want to see."
— Нет, хочется! Правда, хочется. Пожалуйста, покажите!
"Yes I do, indeed I do. Please let me."
— Вы кому-нибудь скажете.
"You'll tell."
— Не скажу, честное-пречестное-распречестное слово, не скажу!
"No I won't--deed and deed and double deed won't."
— Никому, ни одной живой душе? До самой смерти?
"You won't tell anybody at all? Ever, as long as you live?"
— Никому не скажу. Покажите же!
"No, I won't ever tell anybody. Now let me."
— Да ведь вам вовсе не хочется…
"Oh, you don't want to see!"
— Ах, так! Ну, так я все равно посмотрю!
И своей маленькой ручкой она схватила его руку; началась борьба, Том делал вид, будто серьезно сопротивляется, но мало-помалу отводил руку в сторону, и наконец открылись слова: “Я вас люблю!”
"Now that you treat me so, I will see." And she put her small hand upon his and a little scuffle ensued, Tom pretending to resist in earnest but letting his hand slip by degrees till these words were revealed: "I love you."
— Гадкий! — И девочка больно ударила его по руке, однако покраснела, и было видно, что ей очень приятно.
"Oh, you bad thing!" And she hit his hand a smart rap, but reddened and looked pleased, nevertheless.
В то же мгновение Том почувствовал, что чья-то рука неотвратимо и медленно стискивает его ухо и тянет кверху все выше и выше. Таким способом он был препровожден через весь класс на свое обычное место под перекрестное хихиканье всей детворы, после чего в течение нескольких страшных минут учитель простоял над ним, не сказав ни единого слова, а затем так же безмолвно направился к своему трону. Но хотя ухо у Тома продолжало гореть от боли, в сердце его было ликование.
Just at this juncture the boy felt a slow, fateful grip closing on his ear, and a steady lifting impulse. In that wise he was borne across the house and deposited in his own seat, under a peppering fire of giggles from the whole school. Then the master stood over him during a few awful moments, and finally moved away to his throne without saying a word. But although Tom's ear tingled, his heart was jubilant.
Когда класс успокоился, Том самым добросовестным образом попытался углубиться в занятия, но в голове у него был ужасный сумбур. На уроке чтения он сбивался и путал слова, на уроке географии превращал озера в горы, горы в реки, а реки в материки, так что вся вселенная вернулась в состояние первобытного хаоса. Потом во время диктовки он так исковеркал самые простые слова, что у него отобрали оловянную медаль за правописание, которой он вот уже несколько месяцев так чванился перед всеми товарищами.
As the school quieted down Tom made an honest effort to study, but the turmoil within him was too great. In turn he took his place in the reading class and made a botch of it; then in the geography class and turned lakes into mountains, mountains into rivers, and rivers into continents, till chaos was come again; then in the spelling class, and got "turned down," by a succession of mere baby words, till he brought up at the foot and yielded up the pewter medal which he had worn with ostentation for months.